Валерий Ярушин - Судьба по имени Ариэль

«Самоцветы» завершали первый тур. И тут случилась трагикомедия…

Задумка у них была крутая: под фонограмму: «Мой адрес — Советский союз» они должны были стекаться из разных кулис, а овации должны были сопровождать их выход. Но удлинитель, в которую был воткнут шнур от магнитофона предательски забарахлил, и зрители услышали на низкой скорости: «Мо-у-ой а-а-дри-ие-еэ-эс ни-и-э-э ду-у-о-ом…. «Вдруг кто-то пнул розетку и стало нормально, через две секунды опять запел какой-то «монстр»… Так было раза четыре, пока кто-то из-за кулис не заорал: «Выключи на хрен!…» Но было поздно — зал укатался со смеху! Тут, наверное, и Хазанов бы позавидовал… На третьем туре в зале сидел наш «засланный казачок» из Челябинска, который внимательно следил за реакцией жюри. Во время нашей «Отдавали молоду», Никита Богословский все время тыкал сидящего рядом, Утесова, мол, смотри — это мои!… А когда Боря в конце запел: «Ма-али-на-а-а…» — Леонид Осипович стукнул по коленке и вскрикнул: «Ух, ты!…»

До пол-второго ночи заседало жюри. Назревала та же сенсация, как и в Латвии, а здесь еще похлеще: шутка ли — Москва могла стоять на втором месте…

Эту ситуацию разрешил еще один московский ансамбль «Поющие сердца» Виктора Векштейна, который и по политическим мотивам, и по более сложной программе, чем «Самоцветы» был как бы способен разделить первую премию с «Ариэлем», который, безусловно, стал открытием конкурса.

Не забуду этого ночного ожидания в фойе Театра Эстрады. Но когда из 13-ой комнаты вышел Кобзон, куда-то пошел быстро и, проходя мимо, хлопнул меня по макушке: «С тебя — коньяк!», я понял — это победа!

За Пугачеву я переживал, как за самого себя! Тем более, что за кулисами во время конкурса у нас родилась идея, сейчас даже не вспомню, кто ее подал первым. Мы с Аллой вдруг решили выступать вместе! Аккомпанировать ей первое отделение, а свою сольную программу петь во втором… Все это были эмоции! Узнаю — Аллочка — третья, я — в трансе! А та — веселая: «Ну и что! Все равно ведь — лауреатка!» И добавила: «Вот увидишь, Валерка, как я всем этим «гадам» буду мстить!» Забегая вперед, скажу, что совместный проект у нас так и не получился. Сразу после конкурса ей сделали массу предложений, и она, позвонив мне в Челябинск, в мягкой форме, отказала. Я даже не обиделся — наверное, этому не суждено было сбыться. В ней я увидел огромный потенциал и певицы и актрисы, которой нужен был особый статус! И потом, при редких встречах, мы с улыбкой вспоминаем эти взбалмошные времена…

Тогда я стал перебирать в памяти все перипетии выступлений, и у меня постоянно маячила эта цифра — 13… Тринадцатого мы приехали на конкурс, каждый тур мы работали по 13 минут, жили в 13-ом корпусе гостиницы «Заря», и этот выход Иосифа Давыдовича, поезд Челябинск-Москва № 13… Конечно же после триумфа помчался с шампанским к Никите Богословскому. Сидим, беседуем… Вдруг, звонок. Никита Владимирович с кем-то говорит, потом его слова: «А ты знаешь, он у меня…» Я подумал — кто это, мы же вдвоем, я никому его телефон не давал… И, обращаясь ко мне: «Возьми трубку, тебя Леонид Осипович просит!! — Телефон у меня в руках дрожал, а там — до боли знакомый голос Утесова: «Валерий, я вас поздравляю, это было великолепно, передайте большой привет ребятам!» Можете себе представить мое состояние на тот момент! И тут Богословский рассказал, как он услышал «Ариэль».

Однажды, проходя по коридорам ЦТ, его окликнул Чермен Касаев, тогдашний главный музредактор: «Никита, хочешь послушать хороший ансамбль?» После отказа, что, мол, ему некогда, все-таки усадил Богословского в кресло и включил две песни в нашем исполнении — «Лебедушку» и «Отдавали молоду». По его словам, он настолько заслушался, что до конца звучания не проронил ни слова… Все, что его интересовало тогда — это лишь название города, и он, поблагодарив Чермена, ушел. По его словам, он был просто уверен, что мы — филармоническая «бригада», и что у нас не может быть плохо… Так Никита Владимирович, собственной персоной, не подозревая, развернул судьбу ансамбля «Ариэль» в лучшую сторону!

В Челябинске нас ждала эйфория! Кто-то приволок к трапу самолета духовой оркестр, газеты взахлеб смаковали все подробности конкурса. Прием в обкоме партии был прямой противоположностью тому «матерному раздолбону» два года назад! Впервые в жизни я встретился с жутким лицемерием, исходивших от тех людей, которые поносили нас тогда. Причем этот успех был преподнесен, как «следствие исправления идейной направленности коллектива…», хотя никакого «исправления» в репертуаре я не делал, идиотизм какой-то!..

Срочные гастроли лауреатов в Челябинске осенью 1974 года были беспрецедентны: 26 дней по 2 концерта в день, в воскресенье — по 3, при полных аншлагах!..

Но, не смотря на такой успех, наше телевизионное изображение часто «вырезали». Видимо, велика была инерция неприятия нашего жанра в верхах!

«Масла в огонь» нашей популярности подлила «Песенка старого извозчика» Никиты Богословского. Как-то Сергей Шариков принес на репетицию древний диск с Утесовым. Поставили мы его, и начали ухахатываться! Местах в четырех он «заедал», смешно перескакивая.

И вдруг у меня родилась идея. Хотя она была не нова, ее я подсмотрел на выступлении челябинского бардовского квартета «Чернильные кляксы» Миши Вейцкина. Тогда они «экспериментировали» с «Одинокой гармонью» Мокроусова. Я предложил такое «заедание» сделать с утесовской песней. Мои музыканты сразу как-то усомнились. Но я ведь, упертый! Долго мы репетировали эти перескакивания, однако было очень правдоподобно. Фриш даже придумал клоунский трюк: вытаскивал на сцену старый патефон, заводил ручкой пружину и сидел, слушал… А в конце — как бы нечаянно ронял головку с иглой на пистон с порохом и патефон взрывался! Было очень смешно, но у пожарников на этот счет чувство юмора отсутствовало, и, заплатив несколько штрафов, мы отказались от этой затеи… Но и без пиротехники публика сразу восприняла песню на «стон»! Но возникли проблемы с записью ее на большой диск. Я предполагал, что, купившие пластинку, будут недоумевать… На фирме грамзаписи мою тревогу не восприняли всерьез, а напрасно… Произошло следующее: те зрители, которые не видели наш трюк на сцене, подумали, что это… брак фирмы «Мелодия», и пачками стали сдавать продукцию в магазин!.. Только после того, как песню увидели, именно УВИДЕЛИ на новогоднем огоньке, публика поняла, что это «прикол» и все успокоились…

В то время популярность Богословского была просто сумасшедшей. И по художественным и по политическим соображениям — он имел колоссальный вес. И, чтобы наша дружба не затухала, мы как-то отправились к нему в гости с тремя бутылками шампанского. Обстановка, нас, конечно, «давила». Все — по «высшему пилотажу» старинное, включая канделябры. В середине комнаты — рояль, на стенах картины Жана Марэ, фото Никиты с Мишелем Леграном. Сам Богословский не выпускал изо рта сигарету. «Чем же вас удивить?» — сказал он и задумался. Потом ушел в соседнюю комнату и вернулся с маленьким тряпичным мешочком. «Ну, это мы знаем, — сказал кто-то, — это смех!» Никита Владимирович включил какую-то кнопку, и из мешочка раздался не смех, а плач… Мы захохотали. Потом: «Сережа, выйди из комнаты, я тебя позову!…» — Серега вышел, а Богословский положил на антоновское кресло какую-то резиновую игрушку-рыбку и прикрыл ковриком. «Заходи, Антоша, садись!» Тот, ничего не подозревая, сел, и на всю комнату раздался его громкий ПУК!.. «А вот это вы знаете?»… — с этими словами он стал ходить около сидящих и трясти авторучкой, словно хотел заставить ручку писать. Оказавшись рядом со Стасом, который пижонисто восседал в белом вязаном свитере, вдруг стряхнул на него крупную кляксу. Стас «прибалдел»: «Никита Владимирович, жена только связала!…» «Сиди, — буркнул Богословский, — сейчас исчезнет…» И на самом деле — минут через двадцать, пятна — как ни бывало! Видимо, какой-то особый состав чернил. После этого, хозяин поведал забавную историю, связанную с этой авторучкой.