Михаил Азаров - Зазнобы августейшего маньяка. Мемуары Фанни Лир

Поездки по Волге. Встреча. Возвращение в Петербург

26 июня 1873 г. я выехала из Парижа в Самару и 30 была уже в Москве. Несносная пыль, духота и сквернейшая в свете мостовая охладили мой пыл.

В ожидании поезда, я побывала в Кремле, главных церквях и в знаменитом ресторане с любопытным органом и прислугой в живописных национальных костюмах.

Выехав с вечерним поездом, я скоро спустилась по Волге на скромном пароходе, за недостатком кают, капитан любезно предложил свою. Никогда не забуду эту широкую и пустынную реку с ее песчаными берегами, где не на чем остановиться глазу. Только от Симбирска с обеих сторон реки выступают крутые горы и зеленеющие холмы.

Я с любопытством наблюдала пассажиров, большая часть которых из экономии запаслась своим чаем и сахаром. Между ними была несчастная чахоточная, ехавшая на кумыс, прокутившийся гвардейский офицер, посланный на Кавказ, где как он мне конфиденциально сообщил, намерен был покончить жизнь самоубийством, величественный персиянин, становившийся часто на молитву, несмотря на насмешливые улыбки окружающих, и масса мужиков, сгрудившихся на палубе. Как животные, лежали они на мешках, на грязной палубе под палящими лучами солнца, вежливо сторонясь, когда я пробиралась между ними, и называя меня прекрасной англичанкой.

На другой день я была в Казани. Остановившись в гостинице Комонина, я прожила там десять дней, ожидая телеграммы от великого князя. Потеряв терпение, я решила подняться по Волге до Нижнего. На пароходе было прекрасное общество. В числе пассажиров оказался курьер, посланный к царю из Ташкента с известием о взятии 28 мая Хивы, и несколько офицерских жен, рассказы которых о их мужьях, находившихся в Азии, я слушала с понятным любопытством. Кажется, что пассажиры знали, кто я, но не подавали вида и любезно старались развлекать меня…

В Нижнем я была так взволнована ожиданием и тревогой, что как истая русская, побежала в церковь Петра и Павла, помолилась там за него и отслужила молебен. Церковное пение успокоило мои нервы, но телеграммы все не было, и я, после трехдневного ожидания, решила ехать в Петербург. Но едва я приехала туда, как получила депешу, извещавшую, что великий князь в Орске, и что я должна немедленно выезжать. Я тотчас же пустилась в обратный путь, на этот раз уже до Самары, где великокняжеский слуга вручил мне письмо:

«Самара, 6 июля 1873 г.

Наконец, после пятимесячной разлуке, я увижу тебя. Не верю своему счастью, но у меня в руках твои письма, убеждающие, что это не грезы. Мне казалось, что я похоронен и все кончено, и вот, я возвращаюсь к жизни… Ты была права: я стал более человеком, а ты, конечно, более женщиной, чем прежде. Если даже хивинская экспедиция не разлучила нас, все другие средства будут бессильны… Еще несколько минут и я раздавлю тебя в моих объятиях».

Я взяла карету и поехала в указанный отель, где очутилась между двух его друзей.

Вошёл слуга отеля, запер дверь и унёс с собой ключ.

Оставшись одна, в неописуемом волнении я бегала из угла в угол, поправляла прическу, стягивала на себе кушак (он любил тонкие талии), смотрясь в зеркало. Сердце мое стучало молотом; мне хотелось и плакать, и смеяться.

Вдруг бешенное «ура» раздалось на улице. Подбежав к окну, я увидела любимого человека, шедшего большими шагами и окруженного толпой людей, целовавших ему руки и даже ноги. Я слышала, как он вошел в отель, прошел в соседний номер и вышел на балкон, чтобы сказать оттуда народу нескольких слов.

Наконец, он освободился, тихонько постучался в мою дверь и сказал, как будто мы только вчера расстались.

— Фанни Лир, впусти меня.

— Да я не могу, слуга запер дверь и унес ключ с собой.

Скоро желанный ключ щелкнул, и он вошел.

Вместо того чтобы броситься в его объятия, я, не знаю почему, убежала от него и скрылась за драпировкой. Он отыскал меня там, взял за руки и впился в меня жадными глазами, в которых стояли слезы…

Я долго не могла сказать ни слова; волнение счастья захватывало дух.

Он очень загорел и похудел, но был совершенно здоров.

Свидание наше было кратко, потому что он должен был отправиться на обед, данный представителями города, а после этого на смотр пожарных…

Отец торопил его отъездом в Петербург, и на другой день мы выехали в Саратов на пароходе «Александр II», построенном по американскому образцу. Как мы не старались быть незамеченными, но он нигде не находил желанного покоя. Что ни остановка, то новая депутация, триумфальные арки, знамена, барабанный грохот, хлеб-соль. Он благодарил, а толпа ревела «ура». Там же, где мы останавливались подольше, на пароход приходили дамы; одна за другой они входили в салон и, взглянув на великого князя, с низким реверансом уходили в противоположную дверь, напоминая процессии комической оперы. Ночью устраивали великолепные иллюминации.

Великий князь казался весел; возбужденные нервы поддерживали его; но, приходя урывками в мою каюту, он внезапно слабел и, склонив голову на мои колени, засыпал от истощения сил.

В Москве ему сделали большую овацию, за которой следовал завтрак у генерал-губернатора.

Все эти шумные торжества надоедали ему; я не знаю ни одного принца, который так пренебрегал бы этими, связанными с его званием, почестями.

12 июня мы прибыли в Петербург, где пробыли не более 3 дней.

Дворец великих князей Литвы. Венская выставка. Покупка дворца

Все три дня мы провели с Николаем в Павловске. Он почти не расставался со мной, но отец торопил его в Вену на выставку, и, кроме того, великий князь должен был спешить в Варшаву на поклон государю. Но, прибыв в Варшаву, мы узнали, что государь вернулся оттуда в Вильну навстречу возвратившемся из Италии государыне и великой княжне Марии. Николай отправился туда и телеграфировал мне ехать туда же, где я получила от него записку:

«Буду ждать в бывшем дворце князей литовских. Ты войдешь туда через дверь сада: караул не посмеет не пропустить тебя».

Принесший мне записку эту лакей, усадил меня в дрожки, и я поехала в Литовский дворец, со страхом думая, как-то я попаду туда. Меня проводили в большую желтую залу дворца, и я пила чай на том самом столе, где Александр I начертал план отступления из Москвы, а Наполеон, на другой день, план своего вступления в Москву. Чернильница, перья и другие принадлежности стола остались нетронутыми; русские второпях оставили их, а французы забыли унести.

На другой день мы отправились в Вену. На границе, при осмотре паспортов, мою Жозефину чуть не заподозрили в убийстве меня: она была записана на моем паспорте, и на вопрос, где же я, не знала, что сказать, потому что я была с великим князем.