Нелли Гореславская - Иосиф Сталин. Отец народов и его дети

В то время как при Ленине в Петербурге частная сторона жизни комиссаров в Смольном была в полном небрежении, при Зиновьеве на нее сразу же было обращено сугубое внимание. По его личному распоряжению в Смольном стали даваться так называемые комиссарские обеды, которые не только уж на фоне революционного всеобщего недостатка, но и в мирное-то время могли считаться лукулловскими. Только когда в столице голод принял чрезвычайно сильные размеры, комиссары стали указывать Зиновьеву на неудобство в Смольном этого “гурманства” и “шика”. И Зиновьев приказал перенести комиссарские обеды в “Асторию”, гостиницу, целиком занятую коммунистической знатью, где подобные “отдыхи” могли проходить более незаметно. …Как в демагогии, так и в интриге Зиновьев был мастер. От природы необычайно хитрый и ловкий, Зиновьев тут возвышался до большого мастерства…»

Задумывались ли Троцкий и его соратники о кричащем противоречии между лозунгами, которые они провозглашали, и их поведением, их бытом? О том, что народ это противоречие не мог не замечать, отчего они казались ему всего лишь «новыми барами», только еще более жестокими и чуждыми, чем прежние, которых он сбрасывал и изгонял? Мало того, они становились чуждыми самим революционным преобразованиям общества, которые они же и возглавляли. Уже только эти противоречия, при участии Сталина или без него, в новых условиях, помимо всякой оппозиционной деятельности, рано или поздно должны были смести их с исторической сцены.

Для сравнения – воспоминание о Сталине во время революции Серго Кавтарадзе, бывшего его соратника, а затем противника, осужденного по делу Мдивани, Думбадзе, братьев Окуджава (дяди и отца ныне покойного барда): «Когда мы познакомились с ним, на нем был ободранный пиджак уличного разносчика и разбитые сапоги. Многодневная щетина на лице и глаза фанатика. Но смешон он никогда не был. Мы работали в одной организации. Я знавал много революционеров, но такого одержимого делом, неприхотливого, бесчувственного ко всему, что касалось лично его – еды, развлечений – не встречал».

Подчеркнем, что это было сказано противником Сталина, причем уже после его смерти и развенчания.

Что касается Ленина, то он, безусловно, был революционным романтиком: «кремлевским мечтателем» – по выражению Герберта Уэллса, «Лениным Ламанчским» – по выражению того же Сталина. Народ относил его к «большевикам». Это, однако, не мешало ему вполне прагматически пользоваться связями и деньгами из заграничных поступлений, добытых с помощью собратьев по эмиграции, использовать их самих и их методы – и сотрудничать с теми и другими, принимая то одну, то другую сторону. Что и позволило впоследствии и тем и другим прикрываться его именем, оправдывая свои противоположные по смыслу действия. Непростым человеком был Владимир Ильич.

Однако Ленин находился у власти недолго. И после его смерти борьба за власть между двумя группировками революционеров обострилась до крайней степени. Главным вопросом, вокруг которого шла эта борьба, был, конечно, вопрос о путях развития революции и страны, который вскоре преобразовался в знаменитый вопрос о возможности построения социализма в одной отдельной стране. Троцкий утверждал, что это невозможно. По мнению же Сталина, суть троцкистской концепции «перманентной революции» заключалась в ее презрении к русскому народу, в неверии в силы и способности российского пролетариата.

«Военная тайна» Советской власти

Что же бы случилось, если власть после смерти Ленина все же удалось бы захватить сторонникам Троцкого с ним во главе? Многие историки считают, что это было вполне возможно. Культ личности Троцкого начали раздувать намного раньше сталинского. Так, последний салют Ленину отдал поднявшийся по Неве миноносец «Троцкий», портреты Троцкого висели на каждом углу. В 1922 году Гатчину назвали Троцком (хотя Петроград еще не был Ленинградом), а на книжных лотках лежали брошюрки, где Троцкого называли «экстрактом революции» и ее «душой». Однако на почве неприязни к Троцкому тогда объединилось большинство членов Политбюро, и это не удивительно. Троцкому удалось испортить отношения почти со всеми: «экстракт революции» презирал людей и не считал нужным это скрывать.

Особенно он презирал Россию и ее самый многочисленный класс – крестьянство, так что, видимо, при его власти со страной произошло бы нечто страшное, по сравнению с чем ужасы «сталинского ГУЛАГа» могли бы показаться райской жизнью. В лучшем случае, было бы то же, что и сейчас, когда в результате «перестройки» его духовные наследники, по давней исторической традиции называющие себя демократами и либералами, сумели-таки захватить власть в стране и превратили-таки её в территорию узаконенной добычи и сырьевой придаток Запада.

Но тогда, в 20–30-е годы прошлого века, Сталину удалось их переиграть. Каким образом?

Много, много раз уже писалось и говорилось, что Россия – страна идеократическая, что только высший смысл может поднять ее на подвиги и великие свершения, заставить сделать немыслимое. Именно такое отношение к ней как к стране – «носительнице огромной идеи мирового счастья, священной родины социализма», воплощения идеи социальной справедливости – и стало тем секретом, той «военной тайной», которая сплотила народ вокруг Сталина, которая возбуждала невиданный энтузиазм народа, позволивший России в считанные годы превратиться в великую державу, победить страшного врага в мировой войне, вырваться в космос. Эта «военная тайна» была, как ни странно, известна невозвращенцу Дмитриевскому, но недоступна Троцкому и его апологетам, Россию презиравшим.

Молодежь, о которой писал Дмитриевский, молодежь, рожденная революцией, чьими умами овладела эта великая идея, и стала движущей силой всех послереволюционных преобразований – от борьбы с «религиозными пережитками» до строительства новых заводов и фабрик, преобразований на социалистических началах сельского хозяйства, освоения новой техники.

На самом деле, так происходит всегда – молодежь становится движущей силой всех революционных преобразований, так как она более пассионарна, легка на подъем, ее всегда влекут новые идеи. Причем чем более велик масштаб, тем более привлекательна идея. Здесь же масштаб был поистине грандиозен – указать человечеству путь к счастью! За такую идеею и жизнь отдать не жаль – ни свою, ни чужую. И отдавали, и не жалели тех, кто этой великой и прекрасной идее по каким-то причинам сопротивлялся, выступал против преобразования страны и общества с оружием в руках или другими, как считала эта молодежь, более хитрыми и коварными методами, вроде саботажа индустриализации или сопротивления коллективизации.