Иван Гребенюк - На далеких рубежах

-- Разве для того я училась в консерватории, чтобы забраться куда-то в глушь, потерять лучшие годы, зарыть свой талант? Я хочу остаться здесь, в Москве.

-- Я сам, Римма, люблю Москву, но...

Тоном, не допускающим возражения, Римма прервала его:

-- Никаких "но"! -- сказала она властно. -- В глушь я не поеду. Слышишь?

-- Какая же это глушь? Областной центр. Там есть драмтеатр, филармония, Дом культуры. Ты получишь возможность работать, развивать свои вокальные способности. Меня посылают из академии в крупный промышленный и культурный центр.

-- Для воробья и лужа море!

-- К чему взаимные обиды, Римма?

-- Для тебя это крупный центр, а для меня -- провинция! -- она презрительно фыркнула и цинично добавила: -- Если хочешь, чтобы твоя жена была актрисой, оставайся в Москве. Ты мог бы найти влиятельного генерала, который помог бы тебе. Ведь сумела же я найти выдающегося музыканта...

При этом она каким-то не свойственным ей жестом дернула плечиком и многозначительно подмигнула:

-- Вот так.

-- Не узнаю тебя, Римма.

Она заглянула ему в глаза:

-- Это я, твоя Римма. Разве ты не видишь, ну?

-- За протекцией к генералу я не пойду!

Римма вспыхнула:

-- Дурак! С таким образованием, с такими заслугами, как у тебя, -прямой путь в генералы. Но для этого нужна протекция... И отнюдь незачем для этого летать, рисковать жизнью. Ты закончил академию...

Пол закачался под ногами у Поддубного, будто он находился в кабине самолета.

-- Значит... дурак... говоришь?

В сердцах ему захотелось бросить ей в лицо что-то жгучее, оскорбительное, обозвать ее тем словом, которое она заслужила, но усилием воли он сдержал свой гнев. Только проговорил с горечью:

-- Прощай, Римма, как жестоко я ошибся.

Притворив за собой дверь, он вышел на улицу, остановил такси, заехал к себе на квартиру за вещами и отправился на вокзал, хотя в его распоряжении был еще целый месяц отпуска.

Полгода отгонял он всякую мысль о Римме, даже не писал ей ни разу, но рана не заживала. Как там она? Может, передумала и тяжело раскаивается? Долгими полярными ночами -- казалось, конца им нет -- он, возвращаясь с аэродрома, склонялся над радиоприемником, прислушивался к шумам в эфире с тайной надеждой услышать хоть ее голос. Много концертов передавали из Москвы. Много певиц выступало перед микрофоном, а голоса Риммы он не услышал.

-- Может быть, заболела, а может, что-то случилось?

В первые дни разлуки он чувствовал даже удовлетворение, что так просто и своевременно развязался узел, который не успел затянуть петлей... Но чем дальше, тем чаще минуты трезвого умиротворения сменялись непостижимым чувством, в котором сливались и раздражение, и отчаяние, и сожаление.

Бывало, летчик укорял себя за столь жестокое решение. Прав ли он был, одним махом порвав нити, связывавшие его с Риммой? Можно было ведь попытаться переубедить ее... Она молода, могла ошибиться...

И он не совладел с собой: написал ей письмо. В ответ пришла короткая записка:

"Вышла замуж. Римма".

Так он и остался одиноким до сих пор.

Поэтому тогда так грустно наблюдал он с борта теплохода за толпой провожающих, смутно завидуя тем, кого провожали, Ему казалось, что после Риммы он никогда не сможет полюбить.

И вот встреча с Лилей. Девушка запала ему в душу, растревожила навсегда угасшие, как ему казалось, чувства. Дочь летчика -- она не скажет "не летай", она поедет вслед за тобой хоть на край света, и не нужны ей генеральские погоны...

С мыслями о девушке вышел Поддубный во двор. В вечерней тишине неподалеку от солдатской казармы кто-то наигрывал на гармонике. Долетали веселые голоса. Низкорослый ишак тащил по улице двухколесный возок, нагруженный саксаулом. За ним шел солдат со сбитой на затылок панамой, насвистывая какой-то мотив. На берегу реки ишак остановился.

-- А ну, чего задумался! -- замахнулся на него солдат.

Ишак и возок скрылись с глаз и выползли уже на противоположном берегу.

-- Давай, давай! -- покрикивал солдат, подталкивая возок плечом.

Ишак карабкался вверх изо всех сил, упираясь мордой в землю. Осилив крутой берег, он бодро затрусил к кухне -- приземистой постройке с двумя высокими закопченными трубами.

Поддубный свернул к командирскому коттеджу.

Полковник Слива сидел за круглым столиком во дворе возле веранды, просматривая свежие газеты. В шелковой пижаме, с трубкой в зубах, он напоминал дачника, да и сам коттедж напоминал дачу. От политых деревьев веяло прохладой и терпким запахом листвы. Над столом, переброшенная через ветку, свисала электрическая лампочка, освещавшая седую голову полковника.

-- Разрешите, Семен Петрович?

-- А-а, пожалуйста, пожалуйста, Иван Васильевич, -- полковник отложил в сторону газету.

-- У вас здесь, как на даче.

-- Деревья, Иван Васильевич, деревья! Посадил, вырастил и тем самым рай земной сотворил... Вот это большое дерево -- карагач, а вдоль палисадника -тополя. Саженцы туркменские колхозники, спасибо им, привезли. А если у вас есть желание, можете полюбоваться нашей землячкой -- вербой. На берегу Ворсклы выкопал и привез сюда на самолете, в ведре. Боялся, как бы не засохла. Ничего, растет! Благодатная здесь земля! Дай только воду, и Каракумы превратятся в цветущий сад.

Полковник показал гостю, где какие деревья растут, припоминал, когда они были посажены, откуда были завезены, поучал, как часто их надо поливать.

Полковник явно был влюблен в свой сад, гордился каждым деревцем. Поддубный делал вид, что внимательно осматривает деревья, а тем временем украдкой поглядывал сквозь густой шатер виноградных лоз на веранду, где заприметил Лилю. Она, полулежа, раскачивалась в плетеной качалке, разговаривая с какой-то туркменской смуглянкой с миловидным лицом. Там же находился старший лейтенант Телюков.

-- А виноград! Вы только поглядите, Иван Васильевич, какой виноград, -продолжал полковник, бережно раздвигая руками шершавую листву.

Поддубный приблизился к веранде. В этот момент Телюков присел возле Лили, и они оба склонились над книгой или над журналом.

-- Превосходный сорт, Иван Васильевич. Это тоже подарок колхозников. В Каракумах виноград, а?

Поддубный отвернулся от веранды, не желая, чтобы Лиля и Телюков увидели его.

-- Отличный виноград, Семен Петрович, великолепный виноград, -рассеянно похвалил он, вынимая папиросу...

Из коттеджа вышла полная, белолицая женщина, белолицая женщина, закутанная в теплую шаль.

-- Харитина, иди сюда! -- окликнул ее Семен Петрович. -- У меня гость. Познакомься. Оказывается, наш земляк.

Харитина Львовна, разглядывая гостя, чуть-чуть прищурилась и слабым голосом произнесла:

-- Почему же ты, Семен, не приглашаешь гостя в дом?