До встречи в «Городке» - Илья Олейников
Я был отлучен от тубы и посажен на большой барабан.
— Играть на нем просто, — успокаивал Чумаков. — У тебя получится. На нем любой идиот сыграет.
Я взял барабан в руки и стукнул по нему колотушкой.
Чумаков был прав — нет такого идиота, который не смог бы сыграть на этом замечательно круглом инструменте. У меня тоже получилось. Пополнив собой армию идиотов, я гордо вышагивал впереди полкового оркестра и счастливо выстукивал:
Пум! Пум! Пум-пум-пум!
Пум! Пум! Пум-пум-пум!
Вечерами же я осуществлял «мечтинку» Чумакова. Я писал сценарий музыкально-драматического эпоса «Ленин и теперь живее всех живых». Премьера состоялась 21 января. Чумаков нервничал, исподтишка поглядывал в зал, и от количества звезд его покачивало.
— Пан или пропал! — бормотал он. — Пан или пропал!
Его волнение напрямую передалось мне. Наконец погас свет, и перед очами генералов, их жен и всякого высокого начальства, на фоне занавеса с огромным портретом Ильича предстал я. Авторитет вождя давил страшным грузом, но ноги почему-то не гнулись. Кое-как я добрался до микрофона и дикторским голосом начал:
— Начинаем концерт, посвященный сорок восьмой годовщине со дня смерти основателя компартии Советского Союза и советского государства, выдающегося деятеля, человека с большой буквы…
И тут меня заклинило.
— Ленина! — зловеще прошептал стоящий за спиной Чумаков.
Я стоял бездыханный.
— Ленина! — снова прошептал Чумаков, вращая безумными глазами.
Я продолжал героически молчать.
— Ленина!!! — истерически проревел весь оркестр, предчувствуя неминуемое увольнение сразу же по окончании концерта.
— Да я помню, что Ленина, — беззвучно прохрипел я. — Я имя забыл.
Чумаков, щуплый Чумаков, с невесть откуда появившейся силой отбросил меня от микрофона и что было мочи — совсем не по-офицерски, а как-то по-бабьи — завопил в зал:
— Владимира Ильича Ленина-а-а!
Холодный пот стекал с него ручьями. Генералы ничего не заметили. Они вежливо поаплодировали традиционному началу, ожидая, что будет дальше.
А дальше…
А дальше все еще находящийся в полуобморочном состоянии Чумаков решил взять бразды ведения программы на себя и вдруг объявил:
— Любимое произведение любимой супруги Ильича — Надежды Константиновны Крупской — романс «Он виноват». Исполняет старший сержант Колодкин.
И облегченно вздохнул, оттого что все так удачно завершилось. Он даже не понял всей скандальности произнесенного. Ну, то, что он сказал: «любимой супруги Ильича», как будто Ильич где-то в глубинке имел еще одну, нелюбимую супругу, — это еще полбеды. Катастрофа таилась в другом. Программа, посвященная создателю советского государства, начинается романсом «Он виноват». И невольно у всякого политработника мог возникнуть вопрос — а в чем виноват?
И так же невольно напрашивался ответ — в создании советского государства.
Перед моим взором, величаво покачиваясь, медленно проплыла Колыма. И пока генералы соображали, что к чему, я закрыл собой Чумакова и прогремел артиллерийским раскатом:
— Любимое произведение вождя Коммунистической партии — бурлацкая песня «Дубинушка»! Исполняет хор. Солист тот же.
И выразительно посмотрел на хор. Даже более чем выразительно.
Хор, стоявший за нашими спинами и уже мысленно прощавшийся с семьями, облегченно вздохнул и гаркнул «бурлацкую».
— Но почему? — удивился совсем уже было успокоившийся Чумаков.
— Но потому! — процедил я. Тут уж было не до субординации.
Больше, к счастью, проколов не было. Концерт бравурно прикатил к финалу. Прозвучал последний аккорд, и на сцену вышел комдив. Находясь в таких непривычных для него условиях, он с трудом подбирал слова.
— Бойцы! — сказал он, но вспомнив, что в зале находятся и женщины, добавил: — И ихуи верные жены! Сегодни на территории Дома офицеров состоялси настоясчий народный праздник. Силам и дивизии наши талантливые самовыродки изобразили нам здесь искрометное мастерство. И позвольти от имени всех, находящих здесь, поблягодарить замечательный ансамбль военных солистов за причиненным ими концерт и от лица всего гарнизона выместить бляго-дарность за ихуе мастерство, ихую работоспособность и ихуй прекрасный рэпертуар.
Чумаков сиял, как галогенная лампа. Шухер пошел. «Мечтинка» осуществилась.
— Поедешь в отпуск, — сказал он. — Куда оформлять?
— В Сочи, — попросил я. — У меня там женщина.
— В Сочи не могу, — отрезал Чумаков. — Или в Москву, откуда призывался, или в Кишинев, к родителям.
— Ладно, — сказал я, — давайте к родителям. В Сочи я контрабандно слетаю.
И стал готовиться к нелегальному отъезду. И вот пришел долгожданный день, и старенький толстопузый «Ан-10», поскрипывая и попердывая, помчал меня навстречу очередному приключению. Когда лайнер приземлился, запах мимоз и тепла едва не сбил с ног. Уже успев привыкнуть к казарменной эстетике, я был потрясен цветением весны и другой жизни. Я попал в другое измерение, и в этом другом измерении меня встречала — не побоюсь этого слова — красивая женщина.
Длинноногая и беловолосая, она возвышалась над толпой, как королева. И то, что королева встречала меня, забацанного рядового в/ч 21038, — казалось чудом.
«Чумаков бы увидел, каков бабец — застрелился бы!» — с гордостью подумал я.
— Я заказала тебе номер в гостинице, — сказала Надя. — Рядом с морем. Ничего?
— Конечно, ничего, — ответил я, уже позабыв, что существуют, оказывается, такие замечательные слова, как «гостиница», «номер», «море».
Мы вошли в вестибюль.
— Паспорт! — каркнула администраторша из гостиничного окошка.
— У меня нет паспорта. Я военнослужащий, — произнес я. — Есть военный билет.
— По военному билету только с разрешения военного коменданта. Идите к нему, — снова прокаркала администраторша.
Фейерверк медленно тускнел. Встреча с комендантом никак не входила в мои планы. Так как отпускные документы были оформлены в Кишинев, то всякое уклонение от маршрута считалось дезертирством, о чем я и сказал Наде.
— Ничего страшного, — отреагировала она, — я знаю этого коменданта.
И попросила разрешения позвонить. Администраторша милостиво позволила. Конечно, комендант, как настоящий джентльмен, не мог отказать Надежде. Минут через двадцать мы уже сидели в его кабинете.
— Давайте ваш билет! — сказал он, съедая мою женщину глазами.
Я дал.
— Так! — сказал он, взяв билет и продолжая доедать Надю.
— Билет у вас в руках, — вежливо напомнил я.
— Ага-ага! — спохватился тот, открыв наконец мои документ. Глаза его полезли на лоб.
— Так вы рядовой? — изумленно спросил он.
— А кто же я, генерал, по-вашему? — не понял я.
— А Надежда Петровна сказала, что вы лейтенант.
— Да какой я лейтенант? Обычный рядовой, — ответил я, недоуменно глядя на Надю.
Та в свою очередь тоже ничего не понимала.
— Извини, — пожала плечами она, — я была уверена, что ты лейтенант. Как минимум.
Мне, конечно, польстила Надина уверенность в моем стремительном продвижении по служебной воинской лестнице, но на ход событий это не влияло.
— По идее, — продолжил комендант, — я должен посадить
