Сара Бернар - Моя двойная жизнь

— Мама, неужели я там буду жить? Ах нет, я хочу вернуться к госпоже Фрессар!

Едва заметно пожав плечами, мама кивнула на отца, давая мне понять, что она тут ни при чем.

Я бросилась к нему. Он как раз звонил. Дверь отворилась, и он, взяв меня за руку, осторожно повел за собой. Мама и тетя Розина следовали за нами.

Двор был просторным и унылым; но зато теперь видны были строения, окна, а в них — любопытствующие лица ребятишек.

Огромный, сверкающий чистотой зал, часть которого во всю длину была отгорожена черной решеткой. И всюду — банкетки красного бархата, а возле решетки — несколько стульев и кресел. Портрет Пия IX, портрет Блаженного Августина во весь рост и, наконец, портрет Генриха V.

Меня охватил страх. Мне казалось, что я припоминаю, будто читала в какой-то книжке описание тюрьмы, и это было так похоже.

Я глядела на отца, на маму и чувствовала, как в душе растет недоверие к ним.

Ведь обо мне так часто говорили, что я неуправляемый ребенок, что мне нужна железная рука, что во мне сидит сущий дьявол. Тетя Фор нередко повторяла: «Эта девочка плохо кончит, у нее безумные идеи…» — и так далее, и так далее.

Я испугалась:

— Папа! Папа! Я не хочу в тюрьму!.. Это тюрьма, я знаю!.. Мне страшно! Страшно!..

По другую сторону решетки отворилась какая-то дверь. Я смолкла и взглянула туда. Появилась маленькая, круглая женщина. Она подошла к решетке. Из-за черного покрывала я не могла разглядеть ее лица, виден был только рот. Она узнала отца, с которым, видимо, уже встречалась.

Дверца решетки распахнулась, и мы вошли в другое помещение.

Увидев мою бледность и полные слез испуганные глаза, она ласково взяла меня за руку и, повернувшись к отцу спиной, подняла скрывавшую ее лицо накидку, и тут глазам моим предстало лучившееся добротой, озаренное улыбкой лицо — такое трудно даже вообразить себе.

По-детски наивные, большие голубые глаза, вздернутый нос, смеющийся пухлый рот, в елико — лепные зубы, белые и крепкие.

При виде добросердечия, отваги и веселости, написанных на ее лице, я сразу же бросилась в объятия святой Софьи, матери-настоятельницы монастыря Гран-Шан.

— Вот мы и подружились! — сказала она отцу, опуская накидку.

По какому тайному наитию эта лишенная всякого кокетства женщина, нимало не заботившаяся о своей красоте, угадала, что ее лицо обладает неотразимой прелестью, что ее ясная улыбка, подобно солнцу, освещает тьму монастыря?

— Ну а теперь давайте осмотрим монастырь!

И мы двинулись в путь: я — держа за руки отца и мать святую Софью, а за нами две монахини — мать Префет, высокая, чопорная женщина с поджатыми губами, и сестра Серафима, бледная и слабенькая, похожая на колеблемый ветром стебелек ландыша.

Сначала мы посетили само здание, рабочий зал, в котором по четвергам все ученицы собирались на беседу, как правило, ее вела мать святая Софья; весь день ученицы занимались какой-нибудь работой: одни шили, другие вышивали, кое-кто увлекался переводными картинками и так далее.

Зал был огромным. Там обычно танцевали в день святой Екатерины, а иногда и по какому-нибудь другому поводу.

Кроме того, в этом зале раз в год мать-настоятельница вручала каждой из сестер по одному су, это был их годовой заработок.

Стены украшали религиозные гравюры и картины, написанные маслом самими ученицами. Но самое почетное место занимал Блаженный Августин. Большая великолепная гравюра изображала обращение Блаженного Августина.

О, как часто взор мой останавливался на этой гравюре! Блаженный Августин неизменно пробуждал волнение в моей душе и заставлял трепетать мое детское сердце.

Маму привели в восторг чистота столовой, однако она попросила показать ей мое будущее место, а когда увидела его, решительно воспротивилась тому, чтобы меня посадили именно там.

— Нет, — сказала она, — у девочки слабые легкие, а это место на самом сквозняке. Я не хочу, чтобы она здесь сидела.

Отец поддержал маму, и было решено, что меня поместят в глубине столовой. Слово свое они сдержали.

Когда мы подошли к широкой лестнице, ведущей в дортуары, мама пришла в ужас; правда, лестница была широкой, очень широкой, да и ступеньки невысокие, так что подниматься по ним было легко, но их так много, и пока доберешься до второго этажа…

Обескураженная мама на мгновение застыла в нерешительности.

— Подожди здесь, Юля, — сказала тетя, — а я поднимусь.

— Нет-нет, — возразила мама страдальческим голосом, — я хочу посмотреть, где положат девочку, она такая хрупкая.

Отец отнес ее туда чуть ли не на руках. Это был такой же точно дортуар, как у госпожи Фрессар, только намного больше, а, кроме того, пол был выложен плитками, и никаких ковриков, ничего.

— Это невозможно! — воскликнула мама. — Ребенок не может спать здесь. Тут слишком холодно Девочка просто умрет.

Мать-настоятельница святая Софья поспешила успокоить побледневшую маму. Заставила ее сесть. У мамы уже тогда было очень больное сердце.

— Взгляните, мадам, мы поместим вашу девочку вот сюда.

И она открыла дверь в прекрасную комнату, где стояло восемь кроватей. Пол там был паркетный. Комната эта примыкала к санитарному отделению, туда обычно помещали слабых или выздоравливающих детей.

Мама успокоилась, и мы спустились в парк.

Там был «маленький лес», «средний лес» и «большой лес». А дальше, насколько хватало глаз, простирался сад, в глубине которого стояло здание для бедных детей, обучавшихся бесплатно и помогавших каждую неделю во время больших стирок.

Вид этих лесов, где находились гимнастические снаряды, висели качели и гамаки, наполнил мое сердце радостью: значит, я смогу вволю бродить здесь.

Мать святая Софья сказала, что «маленький лес» предназначается для учениц старшего возраста, а «средний лес» — для младших. Что же касается «большого леса», то там собираются все классы — по праздничным дням, для сбора поспевших каштанов или плодов акаций.

Мать святая Софья заметила, что у каждого ребенка может быть свой маленький садик и что иногда две-три девочки объединяются вместе, чтобы ухаживать за таким садиком.

— О! Значит, у меня будет садик, да? Свой садик?

— Да, — сказала мама, — свой садик.

Настоятельница пригласила садовника, отца Ларше, единственного мужчину, кроме священника, который был приписан к монастырю.

— Отец Ларше, — сказала добрая женщина, — вот девочка, которой нужен хорошенький садик. Подберите для нее место получше.

— Хорошо, матушка, — сказал этот славный человек.

Я увидела, как отец сунул монетку в руку садовника, в смущении поблагодарившего его.