Портреты эпохи: Андрей Вознесенский, Владимир Высоцкий, Юрий Любимов, Андрей Тарковский, Андрей Кончаловский, Василий Аксенов… - Зоя Борисовна Богуславская
Храпченко был дружен с Леонидом Максимовичем, относился к нему, как к величине уникальной. Глубокий, тяжеловесный талант этого писателя, склонного к философствованию и размышлениям о вечном, был сродни тайным страхам и переживаниям бывшего министра. Двойственные пристрастия порой были свойственны некоторым крупным фигурам на тогдашнем культурном поле. Например, главный идеолог писательских гонений, разгрома бульдозерной и белютинской выставок при Хрущеве Ильичев[18], по словам Эрнста Неизвестного, у себя дома охотно демонстрировал запрещенные книги, у него была редкая коллекция поэзии Серебряного века и уникальное собрание картин неофициальных художников, которых с его подачи нещадно преследовали.
По собственной инициативе Храпченко, похоже, никого не преследовал, но удержали его на столь высокой чиновничей должности повиновение, исполнение самых кровавых приказов. Согласие Леонова дать в журнал хоть какой-нибудь материал было для редакции успехом знаковым. Классик печатался редко, свои романы и пьесы отдавал в «Новый мир», в другие журналы как исключение. «Откомандировав» меня к Леонову, Храпченко напутствовал: «Не отпускай его, работай до тех пор, пока все не будет готово». С тем я и должна была отправиться к Леонову. И надо же такому случиться, что на следующий день я тяжело заболеваю. Температура зашкаливает за сорок – Храпченко мне этого не простит, последний шанс утвердиться в журнале потерян.
Накачавшись лекарствами, почти теряя сознание, я пыталась в течение нескольких дней «разговорить» классика, наводила его на темы, которые мне казались значительными для него, сенсационными для журнала. Я ни о чем не пожалела – Леонов оказался исключительно интересным собеседником. Его мысль, петляя по странным извивам памяти, порой заезжала так глубоко, что делала экспромты его размышлений абсолютно новыми и совершенно необычными. Как могла, я старалась будоражить его воображение, провоцировать его на размышления и комментарии к некоторым ситуациям из его книг и моментов биографии.
Публикация леоновского эссе, названного «Труд и талант»[19], стала бесспорным успехом журнала, оно была включено в программы многих ВУЗов, обсуждалось на десятках семинаров и конференций. Что касается меня, я увидела журнал много позже. После сдачи материала я всерьез свалилась с язвой двенадцатиперстной кишки. Месяц больницы, долечивание (реабилитация) в одном из желудочных санаториев Подмосковья, паника вокруг моей болезни родителей вышибли начисто мысли о делах журнала. Уже дома, после больницы, из письма Храпченко я с изумлением узнала, что гонорар, выписанный Леонову (естественно, для него по самой высшей шкале, как платят ему за лист прозы), он принять отказался. «Деньги по праву принадлежат Зое, – якобы сказал он, – появление этого материала полностью ее заслуга». В письме ко мне Храпченко выражал радость по поводу того, что сейчас, в этот тяжелый для меня период, он может стать посредником в таком добром жесте Леонида Максимовича.
Я была тронута сентиментальным жестом хмурого Леонова, но шефа «разочаровала». Я отказалась принять щедрый дар. За что? Я выполняла поручение редакции, получала за работу зарплату, а мысли, изложенные в статье, полностью принадлежат Леонову. И тут редакция стала добывать путевку в профильный санаторий (что было крайне непросто), сказав, что мне полагалось бесплатное лечение. Мое возвращение в журнале решили озорно отметить. На вечеринке, после подпития, ответсекретарь (взяв с меня все мыслимые клятвы молчать) проговорился, что путевка в санаторий не была бесплатной, она стоила дорого. Ввиду категорического требования Леонова перечислить гонорар мне, редколлегия приняла решение оплатить этими деньгами мое лечение в санатории. Они были уверены, что я об этом никогда не узнаю.
И вот, через столько лет, приглашенная на обед, я иду по знакомой дорожке на дачу Леонова. Уже нет в живых его жены Татьяны Михайловны, в доме хозяйничает Алена (военная пьеса писателя была названа ее именем[20]). В саду аккуратными холмиками торчат знаменитые, сильно разросшиеся кактусы. Деревянный сруб дома в Переделкино, где так много отделано его руками – он любил строгать, выпиливать из досок, работать на станке, – сохраняет прежние очертания. Леонов выглядит необычно моложавым, хотя густая седина перекрасила в серый его пышную шевелюру. Как и его дом, писатель крепко стоит на ногах, в его кабинете, в котором он проводит большую часть времени, ни пылинки, полки набиты книгами. Философия, история, его собственные издания на всех языках, стоят и некоторые сочинения коллег, по большей части с дарственными надписями, среди которых маячит и моя монография.
В столовой тем временем уже накрыли стол, уставив его блюдами домашнего приготовления, запах квашеной капусты, маринованных грибочков, соленых огурчиков и помидоров наполняет комнату. К здоровой еде и приготовлению блюд в этом доме относятся серьезно.
Леонид Максимович сразу же, с порога расспрашивает меня о визите к Ванге. Он необычно возбужден, требует подробностей о встрече, о моем впечатлении от всего происшедшего. К концу обеда, почти шепотом, когда мы остаемся вдвоем в его комнате, по привычке оглядываясь, он расскажет мне о шоке, который испытал после общения с ясновидящей. Кажется, Леонову необходимо выговориться. История, которую поведал мне писатель, так же невероятна, как существование феномена самой Ванги. Оценивать ее нормальной логикой не имеет смысла. Я перескажу то, что услышала от 65-летнего писателя, который уверял меня, что никогда уже не сможет отделаться от сказанного Вангой, от воспоминаний о происшедшем – «Мне не хватит жизни, чтобы объяснить то, что узнал от нее».
– Представьте себе совершенно чужую женщину, – говорит он, покрываясь красными пятнами, – никогда не бывавшую не только в моем родном селе, но даже в России, которая открывает мне причину моего рождения и смысла имени? Как это понять, пережить?! Если б она не поведала мне о семейной тайне, что ж, я бы никогда не узнал правды? – Леонов пытается взять себя в руки. – Оказалось, что у меня брат был, а я о нем никогда не слышал. Представляете? Когда она упомянула о брате, я возразил, испытывая страшную неловкость, что брата у меня никогда не было. Но Ванга настаивала: «Был мальчик, но умер, не дожив до года. Звали его Леонид». Когда я вернулся из Болгарии, немедленно отправился в родное село. Почти сразу там, где меня крестили, нашлись старые реестры с записями рожденных в том году. Здесь я обнаруживаю, что у моих родителей были зарегистрированы два ребенка, один за другим. И все сказанное Вангой подтверждается. Можно ли себе представить такое? Оказалось, мать потеряла первенца и была в полном отчаянии, близком к
