Кулак - Галина Литвинова
Там находился сборный пункт, а на путях уже стоял товарный состав.
После долгой переклички сотни людей, собранных из ближайших селений, под надзором конвоиров стали забираться по дощатым настилам в промерзшие вагоны. Раньше по таким настилам в эти вагоны загоняли скот. Старики, дети, беременные женщины: до полусотни человек заталкивали в один вагон.
Потом была долгая дорога: очень медленно двигался состав… По нескольку дней он стоял на станциях: вагоны набивались под завязку новыми «врагами народа». Продукты у многих закончились. Те, кто успел снять деньги со сберегательных счетов, втридорога платили конвоирам за продукты; другие пытались что-то обменять. От голода и холода уже на середине пути стали умирать люди ‒ так и лежали окоченевшие трупы до ближайшей станции. Там состав поджидала похоронная бригада. Покойников складывали на телеги и увозили в неизвестном направлении. Первыми умирали маленькие дети и старики. Однажды ночью скончался и пятимесячный сын Федора Шергина. Не смогла уберечь его Анастасия Семеновна, как ни старалась: от голода и нечеловеческих условий у нее пропало молоко. Но не только холод и голод уносили человеческие жизни. Антисанитария, теснота, вши, переползавшие с одного на другого… Повальный тиф ‒ вот что стало настоящим бедствием!..
Ранним морозным утром товарный состав, наконец-то, прибыл на станцию Усьва. Из вагонов медленным потоком выгружались толпы грязных, завшивевших и голодных людей. И снова похоронная команда выносила из вагонов трупы и сваливала их на подводы, а выжившие обессиленно рассаживались на камнях и бревнах, прижимая к себе истощенных детей. После смены конвоиров и очередной переклички всю эту массу измученных людей в истрепавшейся одежде отправили по этапу. Тридцать трудных километров предстояло пройти пешком до очередного перевалочного пункта в поселке Вилуха Чусовского района Уральской области. Безгодовский тракт ‒ так называлась в то время эта узкая вырубленная в тайге просека (лежневка), выложенная поперечными разномастными бревнами.
Сейчас это уже не лежневка, а современная автомобильная трасса, соединяющая немногочисленные опустевшие поселки. И, конечно, она совсем не похожа на ту, по которой в толпе «врагов народа» брела Анастасия Семеновна с двумя детьми. Сумрачные вековые ели окаймляли безгодовский тракт беспросветным высоким забором. Был день, но в этой таежной глухомани он смахивал на вечер: деревья, покрытые снежными навалами, почти не пропускали солнечного света.
И снова в дороге умирали люди, а местные сытые конвоиры заставляли относительно здоровых этапников оттаскивать трупы в ближайший ельник, ‒ мертвых просто забрасывали снегом. Некоторые ссыльные, пользуясь случаем, пытались бежать, но их даже не догоняли, а просто пристреливали. Потом был тот самый промежуточный лагерь в Вилухе. Разместили семью Шергиных в наспех сколоченном холодном бараке: нары в три яруса; крыша, сбитая из жердей, крытых хвойным лапником; грубо выложенная русская печь. На нее, и вокруг нее на ночь укладывали спать детей: недолго держалось тепло в дощатом убогом строении. Да, и крыша совсем не подходила для суровой уральской зимы. Взрослых и подростков почти сразу же отправили на лесоповал. Но работники из них были никакие, и не только из-за скудной кормежки и холода: тиф косил людей десятками. Бараки были набиты до отказа, а больных даже не изолировали. Так что в невероятной тесноте брюшным тифом переболели почти все.
Именно здесь хрупкая и миниатюрная Анастасия Семеновна, чудом избежавшая заражения, получила свой первый опыт в составе похоронной бригады. Умерших хоронили в общих могилах без указания имен и дат смерти. Те, кто хотел выжить и уйти из бараков, пытались рыть землянки в промерзшей земле. Правильнее было бы назвать это подобие жилища норой! Вырытая яма, накрытая жердями и ветками, сверху которых насыпалась земля, и впрямь напоминала нору. Стены для крепости подпирались плетнем, дабы не осыпалась земля. Внутри этого убогого обиталища ‒ сколоченные нары, на верхнем ярусе которых, под грудой тряпья исхудавшие кулацкие дети.
Вслед за семьей отправили по этапу и Федора Спиридоновича вместе с такими же главами кулацких семей, отсидевшими в застенках ОГПУ около года в ожидании приговора. Тифозного, опухшего от голода, привезли его из Усьвы по замерзшей реке на лошадях с волокушами. Эту очередную партию «бывших кулаков» этапировали вот таким речным зимним способом: больше половины из них были на грани жизни и смерти. Очень тяжело болел Федор Спиридонович, ‒ едва не умер. Но выжил, провалявшись на грязных нарах в бреду больше месяца.
Как часто слышала я от матушки это слово ‒ Усьва!.. К концу жизненного пути многое стирается из памяти… У старого человека уже нет будущего ‒ все, что у него остается, это прошлое. И, в первую очередь, ‒ идеализированные образы юности и молодости. Недаром же почти все мелодрамы заканчиваются свадьбами. Да и зачем знать сентиментальным зрителям, что как раз после свадьбы и начинается настоящая обыденная жизнь с ее рутиной, горестями и мелкими радостями. Тут уж кому как повезет!.. И жизнь после свадьбы гораздо длиннее, чем до нее… И событий в ней гораздо больше… Но в старости человек чаще всего вспоминает свою юность, первую любовь и дорогие сердцу места.
Вот и мамины воспоминания были связаны с этой железнодорожной станцией и дикой таежной речкой с одноименным названием. В Усьве матушка во время войны окончила среднюю школу; после войны в той же школе работала учителем начальных классов. А по редким выходным и праздникам добиралась в родительский дом через коварную реку. Во время весенних разливов вместо обычных двадцати километров приходилось в обход преодолевать все тридцать…
Усьва-река и сейчас такая же извилистая, как в далекой маминой юности. И ледяная вода в ней до сих пор так прозрачна, что сквозь ее толщу на дне, засыпанном охристыми камнями разного калибра, видны и юркие рыбешки, и сосновые иглы, и тени прибрежных деревьев и утесов… И все также она переменчива: летом так сильно мелеет, что в отдельных местах ее можно перейти вброд; а весной, насытившись талой водой с горных откосов, настолько разливается, что ее многочисленные перекаты и пороги привлекают сплавщиков всех мастей.
За очередным речным поворотом у подножия утеса под названием Громовой, сегодняшние любители острых ощущений, могут лицезреть небольшой поселок с аналогичным названием. Почему-то в документах он фигурирует по-разному: где-то пишут «Громовая», где-то «Громовое». Да и не поселок уже, а так ‒ дачный выселок!.. Сплавщики здесь даже стоянку не делают, потому что нет в обезлюдевшем поселении ни магазина, ни автобусной остановки…
А тогда ‒ холодной зимой 1933 года ‒ именно сюда: в спецпоселение «Громовая»
