Анри Труайя - Иван Тургенев

Тургенев был счастлив, открывая Францию, а мать умоляла его вернуться в Россию. 14 марта 1848 года император Николай I, обеспокоенный возможным резонансом, который могли иметь в Европе политические парижские события, обнародовал манифест, «призывавший честных граждан бороться с революцией». Это был приказ для всех русских, которые жили в мятежной стране, вернуться на родину. Тургенев настаивал на своем желании жить за границей. Неслыханно! Разгневанная Варвара Петровна, державшая сына на голодном пайке, прекратила посылать ему содержание. По возвращении в Париж в начале ноября он оказался без средств и вынужден был просить аванс у Краевского – редактора «Отечественных записок» – в обмен на обещание постоянно сотрудничать в этом журнале. В то же время он продолжает писать для «Современника». Повести, поэмы, комедии – его столь разные произведения – уже достаточно высоко ценились на далекой Родине, куда он не желал возвращаться. «Петушков» – новое повествование о роковой власти любви над жизнью человека, привязанного к недоступной женщине. Опыт скромного поклонника Полины Виардо навеял, вне всякого сомнения, эти строки. Многочисленные рассказы – «Хорь и Калиныч», «Бежин луг», «Свидание», «Касьян с Красивой Мечи», «Уездный лекарь», «Бирюк», «Лебедянь», «Малиновая вода» – были воспоминаниями об охотничьих путешествиях в России. В них – простые, реальные люди: грубые мужики и робкие дети, жестокие господа и злые управляющие. Простой деревенский люд. На фоне спокойной, величественной природы – тщетность, суетность человеческой жизни. Рядом с прекрасными, равнодушными полями, лесами, небом – беззащитный человек. Из этого неожиданного противопоставления рождалось радостное чувство сострадания к слабым, живущим на земле людям. Крестьяне в рассказах – не безответная толпа, а сложные существа, знающие жизнь природы, страдающие от жестокости господ. Автор заставлял, таким образом, не сгущая красок, думать об ужасах крепостного права. Он не рассуждал, не обвинял, но лишь точно и спокойно описывал действительность. Он призывал правду на помощь правосудию. Цензоры, оценив реалистичность этих пасторалей, потребовали сделать поправки и допустили рассказы к печати. Каждый – завершенная картина, детали которой служили созданию целостного впечатления. Совершенное мастерство автора усиливало печаль, ставшую сутью этих откровенных и жестоких историй. Читатели требовали новых рассказов. И Тургенев проводил долгие часы за письменным столом. Он нанял квартиру на улице Тронше в доме № 1. Весной следующего года в Париже разразилась холера. Однажды ночью у Тургенева открылась рвота. Он решил, что заразился. Живший в том же доме Герцен помог ему перебраться к себе и ухаживал за ним, несмотря на опасность заражения. Это самопожертвование было тем более трогательно, что после событий 1848 года его дружеские чувства к Тургеневу охладели. Впрочем, больной беспокоился напрасно. Он довольно скоро поправился и поспешил из зараженного города в который раз в Куртавнель.

К несчастью, он не застал там Полины Виардо, которая уехала в Лондон, и должен был довольствоваться компанией дядюшки Сичеса и его жены. Его время было занято работой, прогулками с собакой Султаном, рыбалкой и игрой в бильярд. Семья Сичес вернулась в Париж, и Тургенев в огромном молчаливом доме почувствовал всю тяжесть одиночества. Впрочем, его скрасила неожиданная встреча с Гуно, который приехал в Куртавнель работать над оперой «Сафо». «Он целый день прогуливался в лесу Бландюро в поисках музыкальной идеи, – написал Тургенев Полине Виардо, – но вдохновение, капризное, как женщина, не пришло, и он ничего не нашел. Завтра, возможно, он возьмет реванш». (Письмо от 4 (16) мая 1850 года.)

После отъезда Гуно его единственными собеседниками стали садовник и старая служанка, кухарка Вероника. Он старался задерживаться во дворе, играл с Султаном, кормил кроликов, следил за очисткой кюветов и по ночам мучился от бессонницы. А однажды за пасьянсом в гостиной он вдруг услышал рядом с собой два глубоких вздоха. «Это вызвало во мне легкую дрожь, – писал он Полине Виардо, – проходя по коридору, я подумал о том, что бы я сделал, если б почувствовал, как чья-то рука внезапно схватила меня за руку; и я должен был себе признаться, что испустил бы пронзительный крик. Положительно, ночью бываешь менее храбрым, чем днем. Я желал бы знать, боятся ли слепые привидений».

В другой раз, выйдя во двор, он со страхом и волнением услышал тайный ропот ночи:

«Шум крови в ушах и свое дыхание.Шорох, неустанный шепот листьев.Стрекот кузнечиков; их было четыре в деревьях и на дворе;Рыбы производили на поверхности воды легкий шум,который походил на звук поцелуя.Время от времени с тихим серебристым звуком падала капля.Ломалась какая-то ветка; кто сломал ее?»

И над всем этим темная бездна неба с мириадами звезд.

«Тысячи миров, в изобилии разбросанных по самым отдаленным глубинам пространства, суть не что иное, как бесконечное распространение жизни, той жизни, которая находится везде, проникает всюду, заставляет целый мир растений и насекомых без цели и без надобности зарождаться в каждой капле воды». (Письмо к Полине Виардо от 16 (28) июля 1849 года.)

Созерцая ночную природу, он испытывал чувство восторга перед красотой неба и в то же время страх перед сверхъестественными силами, управляющими Вселенной. Сон его часто бывал беспокойным: в кошмарах в ужасном виде являлась Полина Виардо. Иногда ему снилось, что он – птица[10]: «Я хочу высморкаться и нахожу посредине моего лица большой птичий клюв. <<…>> Я поднялся против ветра, испустив громкий победный крик, а затем ринулся вниз к морю, порывистыми движениями рассекая воздух, как это делают чайки. В эту минуту я был птицей, уверяю вас, и сейчас, когда я пишу вам, я помню эти ощущения птицы не хуже, чем вчерашний обед. <<…>> Вы станете смеяться надо мною и будете правы». (Письмо к Полине Виардо от 30 июля (11) августа 1849 года.)

Полина Виардо настолько занимала его мысли, что временами ему начинало казаться, что своим настойчивым присутствием в Куртавнеле он раздражает ее мужа: «Что с Виардо? – писал он Полине. – Быть может, ему неприятно, что я здесь живу?» Он даже осмеливался называть ее на «ты» по-немецки: «Любимая, Бог да будет с тобою и да благословит тебя!» (Письмо от 11 (23) июля 1849 года.) Время от времени он уезжал в Париж единственно для того, чтобы прочитать английские газеты, в которых речь шла о ней. Хотелось бы бывать там чаще, однако не было денег. В Куртавнеле он жил на средства Виардо и, конечно, чувствовал себя неловко. Впрочем, помощь друзьям в беде – обычное дело для русских. Кроме того, он был уверен, что со временем сможет возместить убытки хозяев полностью. «Кстати! Вы, может быть, удивитесь тому, что я мог съездить в Париж, ввиду состояния моего кошелька, – писал он Полине Виардо, – но дело в том, что г-жа Сичес, уезжая, оставила мне 30 франков, из которых 26 уже ушло. Впрочем, я живу здесь, как в волшебном замке; меня кормят, меня обстирывают; чего еще нужно одинокому человеку? Надеюсь, что этот денежный голод скоро прекратится и что в конце концов там скажут себе: однако! да на что же он существует?» (Письмо от 17 (29) июля 1849 года.)