Путешествия англичанина в поисках России - Николас Бетелл
«Оглядываясь на свою карьеру и на всех, кого я оскорбил, я испытываю легкое удивление, что мне еще позволено оставаться в живых», — позже напишет Уо[16]. Если бы я услышал это высказывание в сентябре 1979 года, я бы полностью разделил с ним это чувство. В тот момент у меня было величайшее желание подать иск на огромную сумму, чтобы Уо лишился своего прекрасного дома в Уилтшире. (Тогда он еще не переехал в Сомерсет.) Но это было бы несправедливо. Не Уо был главным виновником. Опытный политический обозреватель в этом случае писал о далеких от него делах, в которых он мало разбирался. Подстрекателями были не сатирики из «Прайвит ай», а профессиональные соперники, «эксперты»-советологи, кремлеведы, связанные с ЦРУ или МИ-6, писатели и журналисты, специализировавшиеся на советских проблемах, академики вроде Леонарда Шапиро, конкуренты-переводчики вроде Макса Хейуарда. Это была гораздо более солидная команда, к тому же они были охвачены параноидальной манией тех дней — верой во всемогущее коварство КГБ, сумевшего совратить Филби и других деятелей, близких к английским правящим кругам, что свело на нет значительные усилия британской разведслужбы. Если бы я подал в суд, именно они выступили бы свидетелями в защиту журнала «Прайвит ай».
Против меня выступил несвященный союз, куда вошли политики левого толка, и среди них Пол Фут и ирландский националист Джерри Лолесс, чьей главной целью были нападки на правительство консерваторов, а также правые, которых представляли редактор «Прайвит ай» Ричард Инграмз и сам Уо. Когда при очередной атаке Фут и Лолесс опубликовали целых три страницы в «Прайвит ай» от 23 октября под заголовком «Николас и Александр», они выступили заодно с правыми экспертами по Советскому Союзу, завидующими нашему успеху в связи с публикацией такой важной книги. До сих пор подобные деяния были прерогативой ЦРУ и поддерживаемых им русских эмигрантских организаций в Мюнхене и Франкфурте.
На стороне «Прайвит ай» были также Лео Лабедз, редактор финансируемого ЦРУ ежеквартального издания «Сервей», рассказывающего о проблемах советского блока, и Питер Реддауэй, младший преподаватель Лондонской школы экономики, бывший мой друг, ученик Леонарда Шапиро и молодой представитель христианского фундаментализма. Это были ученые особого разряда, политически и эмоционально настроенные бороться с кремлевским врагом так, как они считали нужным, и проводящие жесткую линию против тех, с кем они были не согласны. Они были движущей силой. Я помню, как Реддауэй сказал: «Мы ведем подпольную войну с советским правительством. Каждый, кто рискнет нанести подполью вред, должен быть уничтожен».
Первым, кто попросил Уо написать об этом деле в своей колонке, был книжный обозреватель, выпускник Итона, Джон Джоллифи, баловавшийся советской темой и имевший друзей в литературных кругах. Он разыскал Уо и пригласил его, несведущего в таких делах, поразмышлять о том, как «Раковый корпус» попал в печать. Не могу сказать, чем руководствовался Джоллифи, но в результате он спровоцировал если не пожар, то, во всяком случае, достаточно дыма, чтобы обескуражить людей, считающих такие обстоятельства обескураживающими. Сегодня Джоллифи признает: «Существовало широко распространенное мнение, что Дольберг — подозрительный субъект… Имея это в виду, я предложил Оберону Уо вникнуть в этот вопрос на страницах "Прайвит ай"».
Через несколько недель Джоллифи сделал еще один странный шаг. Он пригласил моего коллегу по парламентской фракции, лорда Чарлза Моубрея, на ланч, во время которого угостил ошарашенного пэра рассказом о подозрительных обстоятельствах публикации «Ракового корпуса». После ланча Моубрей передал мне все подробности этой беседы. Он признался, что не понял многого из того, что услышал, но это звучало как нечто, во что ему не следует вмешиваться. Он не имел ни малейшего желания затевать интригу против своего коллеги на основании слухов.
Никто из сотрудников «Прайвит ай» ни разу не обратился ко мне, чтобы проверить полученные ими сведения. Они печатали их в том виде, в каком получали от советологов и русистов-дилетантов, через регулярные промежутки времени в течение второй половины 1970 года, а также приглашали моих нынешних и бывших друзей на свои знаменитые ланчи в Сохо в надежде использовать их как дополнительные источники боевого запаса против меня а, в случае необходимости, как свидетелей в суде. Среди таких приглашенных оказался обозреватель Найджел Демпстер. А также мой старый друг со школьных времен, Робин Батлер, занимавший тогда, как впрочем, и сейчас, высокий пост на государственной службе — он был личным секретарем Хита. Их угощали, чтобы заполучить побольше копий для метания в цель, выбранную на тот момент. «У кого есть какая-нибудь пакость против Бетелла?» — спрашивал Инграмз, разливая вино и включая магнитофон. Результаты должны были разочаровать его. Насколько мне известно, ни один из выбранных Инграмзом информаторов не стал с ним сотрудничать. Наоборот, они сообщали мне, о чем Инграмз и другие говорили за ланчем. Однако мы все оказались в затруднительном положении, когда я был вынужден обратиться к ним с просьбой повторить в суде то, что они по-дружески рассказали мне, поскольку только правосудие могло спасти меня от профессионального забвения.
Каждые две-три недели в мой огород летел очередной камень. Речь уже не шла о какой-нибудь статейке в ругательном журнальчике. Это была целая кампания. Начались разговоры о том, что нет дыма без огня, а Уо изобразил меня «нелепым и бунтующим юношей», который эгоистически сопротивляется нажиму, отказываясь покинуть государственную службу. («О Боже! Неужели я это писал?» — удивился Уо в 1993 году.)
Положение, при котором я, как член кабинета, не мог судиться, значительно осложняло ситуацию, и люди задавались вопросом: «Почему он не подает в суд?» Но такой вопрос мог возникнуть только у тех, кто сам никогда не обращался к правосудию с подобным иском. Я убедился, что закон об ответственности за клевету — тяжелое орудие, которое с одинаковой легкостью может повредить и истцу, и ответчику. Мне сказали, что
