Александр Сабуров - Силы неисчислимые
- Здорово хлопцы сработали, - говорю поравнявшемуся со мной комиссару.
- Ничего не скажешь, ловко получилось, - отзывается Захар и крепко жмет мне руку.
- Что, герои, никак не наговоритесь? - прерываю беседу двух закадычных дружков.
- "Бойцы поминают минувшие дни и битвы, где вместе рубились они". Это еще Пушкин про нас такие слова предусмотрел, - отзывается Кочетков.
- А что, товарищ командир, я и говорю-быть нашему Кочеткову генералом, скороговоркой выпаливает Петраков.
- А вы что на это скажете, Кочетков? - улыбаясь, спрашивает комиссар.
- Почему бы и нет? - Кочетков приосанивается в седле. - Говорят, плохой тот солдат, который не думает быть генералом.
- Есть такой афоризм, но к нему есть добавление: а еще плоше тот, который слишком много думает о том, что с ним будет!
- А я все-таки думаю, - Кочетков с хитринкой косится на комиссара. - Не хочу, чтобы получилось, как у дон Карлоса. Помните, у Шиллера: "Двадцать три года, и ничего не сделано для бессмертия..."
- Так вы и о бессмертии подумываете? - не удерживаюсь я.
- Нет, до этого еще не дошел. Но вообще-то и о бессмертии думать никому не возбраняется.
"Безумству храбрых поем мы песню", - подытоживает Петраков. - Так-то оно и воевать веселее.
- Что ж, мысли у вас в общем-то правильные, - соглашается Богатырь. Только воевать надо с головой. Иначе безумство обернется безумием, а от него польза только врагу.
Я не слышу ответа друзей. А может, его и вовсе не было. От легкого укола шпор конь выносит меня вперед. Мы давно должны были отправиться в Хинельский лес на встречу с Сидором Артемьевичем Ковпаком, но нам не везло: то Рева был ранен, то случай в Гавриловой Слободе занял наше внимание, то проводили операцию в хуторе Хлебороб. И вот, когда мы вернулись из Хлебороба, первым нас встретил еще прихрамывающий, но деятельный Павел Рева. Он сразу удивил меня сообщением, что нашелся Сень. Сень был членом подпольного Середино-Будского райкома партии. После нашей первой боевой операции - нападения на гарнизон станции Зерново на железной дороге Киев - Москва - он исчез. Мы посчитали его убитым.
- Сень говорит, - возбужденно жестикулируя, рассказывает Рева, - что пришел от хинельских партизан и что там у них под арестом находятся Васька Волчков и Мария Кенина. Надо срочно ехать, Александр, туда. Я тут уже все подготовил к нашей поездке...
- Подожди, Павел, ты же еще, можно сказать, инвалид.
- Я тебе дело докладаю, - огорчается Павел, - а ты на якись дрибницы смотришь.
- Ну ладно, потом поговорим,- успокаиваю друга, и мы направляемся к нашему домику.
В комнате у окна под разлапистым фикусом на низком стуле примостился Будзиловский и одним пальцем отстукивает что-то на машинке.
- Дывысь, Александр, наша канцелярия нам уже добру фашистську бумагу готовит на выезд.
- А где Сень? - спрашиваю у Ревы.
- Отдыхает под охраной наших хлопцев.
- Ты что, его арестовал?
- Ну зачем сразу - арестовал? Просто окружил вниманием...
Сеня приводят ко мне. Он в добротном кожаном пальто и валенках, на голове новая шапка. На упитанном лице холеная бородка. Совсем мало похож на прежнего Сеня. Становится понятным, почему Рева отнесся к нему с недоверием.
Сень подробно рассказывает, как после боя под Зерново он потерял нас, как долго блуждал в одиночестве и как прибился к хинельским партизанам. Говорит, что нас там ждут, а Кенину и Волчкова приняли за шпионов и, если мы сейчас же не вмешаемся, нашим ребятам несдобровать.
Слушаю Сеня и все больше верю ему. На этот раз Рева подозревает напрасно.
А в Хинельский лес надо ехать поскорее.
Вторые сутки мы в пути - Павел Рева, я и наш ездовой Петлах. Ночь застает нас в поле. Мягко скрипит под полозьями снег, навевая дремоту.
- Вставайте, деревня близко. - Петлах бесцеремонно стягивает с нас шикарный меховой полог.
Мы откидываем овчинные воротники. Ветер притих, перестал идти снег. На небе кое-где проглядывают звездочки, но мороз пробирается к нам даже через длинные тулупы, натянутые поверх наших кожаных пальто. Вьюга занесла дорогу, и наш буланый еле волочит санки по рыхлому снегу. Не видим, а только чувствуем, что поднимаемся на возвышенность, затем спускаемся. Еще один небольшой подъем, и мы видим совсем близко десятки разбросанных тут и там светлячков. Деревня рядом. Сверяемся по компасу: почему-то едем на запад... Хотя кривизна дороги бывает и в степи, но все же меня охватывает тревога.
- Следы, Петлах, есть на дороге? - спрашиваю я.
- Нет. Были на той, другой, которую мы недавно пересекли.
- Что ж ты молчал, - сердито ворчит Рева. - Афонька ты гоголевский, а не партизан.
- Если это была дорога на Севск, то тогда мы въезжаем в деревню Страчево. - Приказываю Петлаху: - В случае чего гони карьером. Держись любой дороги и на первом перекрестке сворачивай влево, а там разберемся...
Медленно въезжаем в село. Вся улица в снежных переметах. Наши санки то катятся вниз, то круто вздымаются на гребень сугроба.
- Та тут нема никого,- торжествует Рева. - Даже поганого полицейского для забавы.
И, словно подслушав реплику Ревы, на дороге появляется человек. В руках винтовка.
- Кто такие будете? Куда путь держите? - вопросы звучат довольно грубо. Наше короткое приветствие вояка пропускает мимо ушей. - Куда вас несет в темень-непогоду?
- Где начальство? - перебиваю его не менее грубым окриком, уже ставшим привычным при встрече с полицией.
- Вон там, где огонь горит, - и он показывает на избу с ярко освещенными окнами.
- А що це за начальство?-допрашивает Рева.
- Наш начальник полиции.
- Тебя о самом старшем спрашивают! - покрикиваю я.
- Он и есть самый старший.
- Дурак! - схватывается Рева. - Где немецкое командование?
- Их здесь нет. - От прежней воинственности не осталось и следа: наша грубость подействовала. Теперь в голосе незнакомца одна почтительность: - А вы кто будете?
Мы не спешим с ответом и задаем очередной вопрос:
- Тут должна быть рота СС. Это какая деревня?
- Порохня.
- Какая Порохня? Суземского района? - наугад спрашиваю я.
- Нет. Это Украина. Середино-Будский район.
Я чуть было не поперхнулся.
- А где Страчево? - спрашивает Рева.
- Оно будет слева, отсюда далековато.
- А может, справа? - не унимается Рева.
- Нет, зачем же справа. Тут же близко Киевская железная дорога.
Только этого нам и не хватало!
- А Полывотье далеко? - спрашиваю, чтобы прервать паузу.
- То близко. Километров с десять будет.
- Ну, чего ж ты молчишь, барбос? Це ж туда должна проследовать рота СС с акцией на партизан, - возбужденно говорит Рева.
- А! Тогда она прошла через Страчево, - тоже обрадовался полицейский.
- Ты видел? - перебиваю я.
- Нет, зачем. Вот господин начальник говорит, - кивает полицай на Реву.
- Значит, все в порядке. Веди нас к начальству, - приказываю я.
Медленно подъезжаем к дому. Полицейский семенит рядом. Из полуоткрытых дверей несутся переборы гармошки. У крыльца несколько человек. Полицейский что-то говорит одному из них, и тот быстро вбегает в дом.
На крыльце появляется мужчина среднего роста в накинутой на плечи немецкой шинели. Походка виляющая, - очевидно, пьян.
- Начальник полиции. - Он как-то странно бубнит себе под нос. - Кому имею честь представиться?
Протягиваю документ. Рева подсвечивает фонариком. Начальник полиции старательно вычитывает немецкие слова и наконец выдавливает из себя: - Так, ясно. Очень приятно. Чем могу служить? - Дорога на хутор Михайловский спокойна?
- Да как вам сказать... Всякое бывает, раз на раз не приходится.
- А у вас что за сборище?
- Друзья. Время коротаем.
- Ну что ж, посмотрим, как вы время коротаете. Надеюсь, вы не возражаете?
- Прошу простить, господа. - Начальник полиции смущен. - Семейный праздник. Именины. Несколько подвыпили. Сами понимаете...
Большая комната. Пахнет самогоном и потом. Стол заставлен бутылками и всяческой едой. Заманчиво пахнет жареной свининой. Уронив на стол лохматую голову, среди луж самогона, объедков и окурков похрапывает верзила в немецком кителе. Остальные - с десяток мужчин и три девушки - стоят и настороженно смотрят на нас. Возглас Ревы заставляет всех вздрогнуть:
- Стул господину начальнику! Мужчины услужливо бросаются к нам. Предлагают раздеться, наперебой приглашают к столу пригубить чарочку с мороза.
- Нет, мы сыты и торопимся. Только посидим немного, посмотрим, как веселится молодежь.
Гармонист разводит мехи трехрядки, начинаются танцы. Мы с Ревой приглядываемся к окружающим. Большинство сравнительно молоды. Все в немецких кителях. Только один - маленький, щупленький - в пиджаке и рубашке с открытым воротом.
Неподалеку от меня сидит пожилой полицейский. Худое бледное лицо. Лысый череп. Тонкие бескровные губы. Бородка клинышком неопределенного цвета. Колючие жесткие глаза. Сколько ему лет? Может быть, за сорок, а может, и за шестьдесят. Из породы тех людей, чей возраст точно известен только ему самому. Он не пьян, Положив ладони на колени, равнодушно и безразлично смотрит на танцующих. Перехватив мой взгляд, умильно улыбается, а глаза по-прежнему холодные, пустые.
