Владилен Травинский - Поединок с гестапо
А вот типичная биография еще одной связной, Антонины Хаблюк. Семья была украинская, горняцкая, строгая, давно проживавшая во Франции. В 1935 году вступила Антонина во французский комсомол, а чуть только заневестилась — война. В 1943 году семья приняла по предложению Сопротивления бежавшего из лагеря Алексея Грященко. Прожил Грященко у Хаблюков мало: восемь дней, но юноша он был привязчивый и до последнего дня потом посылал весточки Антонине. Последний день его, однако, был недалек. В группе из двадцати человек пошел он к бельгийской границе: там леса росли погуще. Группа дошла до места, но тут же столкнулась с немцами, была разгромлена, взятых в плен долго били, пытали и опять разбросали по лагерям. Грященко сбежал вновь, ночью пробрался к Хаблюкам, попрощался, сказал, что немцев ненавидит, и ушел туда же, к бельгийской границе, в новую группу. Дошел, был принят и погиб через неделю в бою.
А к Хаблюкам прислали Алексея Крылова. От них он и ушел в маки и после всех своих приключений снова был направлен к Хаблюкам, — теперь уже от Порика. Долго была Антонина связной у Крылова, хотя и перебрасывали ее из отряда в отряд. Вот, скажем, отрывок из ее отчета: «По заданию командира отделения, Михаила Бойко, я направилась в Дурж за пулеметом. Меня сопровождал командир отделения Иван Федорук, направлявшийся туда же за гранатами. С запиской от Адоньева я получила от Василия Порика разобранный пулемет».
Как видите, в коротком отрывке — и Федорук, и Бойко, и Адоньев, и сам Порик. Так и ходила девчушечка из города в город, от дома к дому, рискуя собой ежечасно, потому что лишь за два месяца, если подсчитать, перенесла она на себе 12 пулеметов, 3 пистолета, 4 гранаты и без счета листовок, приказов и прокламаций.
«Мы здесь, вы нас слышите?»
Немцы, разъяренные и озлобленные, бросили немалые силы на розыски Порика и его отряда. Теперь, когда уже стало известно, что же это за таинственные партизаны орудовали целый год в Па-де-Кале, задача казалась гестаповцам сравнительно нетрудной. Кого ловить — ясно, где ловить — ясно. Понятно, сбежавшие украинцы постараются спрятаться поглубже, но аппарат рейха умеет вытягивать врага из самых глубоких нор. Чем-нибудь себя обнаружите, вы, не знающие языка и территории, вы, оказавшиеся в безлесной стране, где прятаться можно только по городам и селам, а там каждый дом на учете. Линия фронта от вас далека, не пытайтесь создать видимость, что вы сбежали из Па-де-Кале, что вас нет здесь: вам некуда бежать, вокруг вас со всех сторон Европа Третьего рейха.
А Порик и не бежит. Они совсем не для того ушли из Бомона, чтобы прятаться. «Мы здесь, вы нас слышите? — спрашивают чапаевцы. — Мы здесь, мы взорвали депо станции Били-Монтиньи, и двадцать четыре шахты не работали, пока издалека не пригнали сюда новые паровозы. Мы напали на жандармское управление в Монтиньи-ан-Гоэле. Мы подняли на воздух военные заводы предателя во Фревене, работавшие на немцев. Горит ваша автобаза в секторе Фревен — Шапель, горят баржи с углем на каналах всего департамента, взорваны электролинии высокого напряжения — и опять простаивают шахты, оставшиеся без энергии! Мы здесь, мы не думаем уходить, вы знаете нас — и все-таки мы неуловимы, мы почти не несем потерь! Попробуйте нас взять — вот мы!»
Уйдя из лагеря, Порик поселяется в Энен-Льетаре в семье Оффров. У них он прижился прочно. Гастон Оффр и его жена Эмилия, люди пожилые, относились к Василию прямо-таки по-родительски: следили, чтобы вовремя ел, ругали, когда поздно приходил, пришивали пуговицы. Полушутя-полусерьезно Вася называл своих хозяев мамой и папой, как мог помогал по дому, с удовольствием погружаясь в милые детали семейного быта.
Правда, бывал он дома мало. Во всех операциях отряда он, естественно, не мог участвовать, по и те, в которые он не ходил, тоже так или иначе разрабатывались и планировались им же. Отряд рос, сложнее и сложнее становилось руководить его раскинувшимися крыльями. Приходилось держать в голове сотни имен, десятки адресов, тысячи разнообразнейших сведений, от которых зависела и его жизнь, и жизнь его людей, и жизнь немцев. Кроме того, нельзя было забывать и о Бомоне.
Еще месяца за два до ареста Адоньев писал в ЦК советских военнопленных: «В лагере Бомон произошло много изменений; много народу ушло из лагеря, хотя еще многие там остаются, но они уже стали другими, советского духа».
В ночь с 23 на 24 апреля бывший старшина Бомона вел на Бомон свой отряд — бывших бомонцев. Это был предметный урок гестапо: мы не ушли, мы опять приходим в Бомон, приходим как хозяева, карать и наказывать. Федорук нацелился на караулку, Бойко — на канцелярию, третья группа быстро-быстро обрубала линии связи, чтоб никто не пришел на помощь охране. Работали споро, местность как-никак изучили прекрасно.
Федоруковцы не вломились, наоборот — прилично и достойно вошли в караулку, трое стали вокруг пирамиды оружия, остальные без лишних слов прикладами подымали с постелей сонных рексистов[1]. Люди все были знакомые, помнили друг друга в лицо. Поэтому особых мер принимать не пришлось: охрана лагеря довольно организованно поплелась в карцер в нижнем белье, где и была до времени и во избежание шума заперта.
Но в канцелярии Бойко наткнулся на сопротивление; дежурный по лагерю успел выстрелить. Из окон дома администрации забили автоматы. Тишину сохранить не удалось. Пришлось открыть огонь, полетели гранаты. Братва из бараков, предупрежденная, не высовывалась; лагерникам предложили не вмешиваться, во-первых, чтобы не мешать и собой зря не рисковать, а во-вторых, чтоб не дать повода к позднейшим репрессиям. Сопротивление было подавлено за полчаса, но теперь уже торопились: пальбу, без сомнения, услышали в городе, с минуты на минуту могли нагрянуть жандармы или эсэсовцы. Запылала в костре вся лагерная документация, денежный ящик вскрыли, забрали марки, франки, продовольственные карточки. Когда сложили вместе трофеи: боеприпасы, оружие, сигареты, одежду, пишущую машинку, еду, одеяло, обнаружилось, что груз собрался изрядный. Федорук доложил, что с четырьмя доносчиками покончено: фамилии их были известны заранее, прямо в бараках их пристрелили.
Порик приказал прикрывать отход отделению Бойко, остальные нагрузились трофеями. Шли быстро, спеша, как всегда, раствориться в темноте ночи раньше, чем враг спохватится. Не успели. Уже у самого города навстречу вынырнул немецкий патруль.
Степан Кондратюк успел выстрелить раньше всех: трое немцев упали. Патруль отхлынул было и вновь надвинулся. «Кто с грузом — уходить, бегом, остальным — прикрыть!» — крикнул Порик. И сразу же рядом в темноте кто-то застонал громко. «Кто ранен?» — «Вася, это я, Кондратюк, попало в обе ноги». — «Выносить Степана! Отступать! Перебежками!»
Били будто прямо в уши немецкие автоматы, цепочка трассирующих пуль пронеслась, словно шепча, над плечом; но — темнота, темнота, они погружены в темноту, они отходят, огрызаясь редкими очередями. И немцы их не преследуют, немцы боятся преследовать в темноте, они, наоборот, замолкают и тоже погружаются в темноту — за подмогой ушли, наверное.
…— Кто со мной?
— Колесников…
— Гашецкий…
— Павлушка…
— Куда понесли Степана? Никто не видел? Эх, черт, а может, еще кого зацепило? Надо проверить. А ну — за мной!
Четверо осторожно возвращаются к месту боя. Небо светлеет, проступает склон холма — с него и спустился немецкий патруль. Гильзы… теплые еще… Авторучка немецкая… кто-то из них уронил. Трупов нет. Раненых нет. Все ушли, всех унесли.
Проходит еще полчаса. Четверо собираются у подножия холма. Ну, кажется, все в порядке, пора уходить. Порик с сожалением оглядывается на алеющий восток.
— По адресу не успеть, светает. Ладно, идем в Дрокур, это ближе всего, есть там один адресок, человек верный. Рассветет — оглядимся.
Четверо шагают к Дрокуру, и ни одному из них не дано знать, что его ждет в Дрокуре.
Вторая смерть Василия Порика
Павлушку наставлял сам Василий. Подробно объяснил — как идти, что узнать, как и когда вернуться. Выпустил, запер за ним дверь.
Хозяина дома не было — работал в утренней смене. Хозяйка тихо сидела в углу, шила что-то, не подымая головы. Страшно ей… Ничего, хозяюшка, скоро уйдем.
Было тихо. Ганецкий спал, облокотившись на стол, Колесников, насвистывая, разбирал и чистил пистолет. Прошло полчаса, час… Стало совсем светло.
Попросили у хозяйки иголки, нитки. Растолкали Ганецкого, сели штопать одежду. Хозяйка, потоптавшись за ширмой, вышла в пальто, робко сказала, что идет в булочную. Колесников и Ганецкий тревожно посмотрели на Порика. Ничего, ничего, ребята, не волнуйтесь, тут люди наши. Доброго пути. Хозяюшка, по кусочку-то дашь хлебца гостям?
«Чего там Павлушка возится?» — проворчал Колесников, скусывая нитку. «Да уж…» — буркнул Ганецкий. Порик промолчал. Павлушке в самом деле пора было возвращаться.
