Вера Эдлер фон Ренненкампф - Воспоминания
Немного подумав, генерал Сиверс[100] согласился[101] извиниться перед моим мужем. В присутствии всех упомянутых лиц и командующего войсками генерала Мартсона[102] он в точности произнес фразу, которую потребовал от него мой муж: «Ваше Высокопревосходительство], то, что я доложил Вам о действиях генерала Ренненкампфа на маневрах – неправда. Я солгал». Все, в том числе и вышеупомянутый генерал, знали, что муж мой стреляет без промаха. Сиверс же был совершенно не военный и вряд ли когда-либо упражнялся в стрельбе. Страх перед смертью заставил его превозмочь стыд и признаться во лжи. В городе и в военных кругах много говорили об этой истории. На мой вопрос, так ли это было, муж все подтвердил.
Муж часто скрывал от меня грязь и интриги мира сего, чтобы не омрачать мое спокойствие и душу. Я далеко не безразлично относилась к неправде и коварству и тяжело переживала, а он меня берег.
П. К. Ренненкампф много лет командовал третьим армейским корпусом, стоявшим в городе Вильно. После ухода в отставку слабого здоровьем генерала Мартсона он был назначен командующим войсками Вил[енского] военного округа. Как сейчас помню, мы с мужем провожали уезжавшего генерала Мартсона. На вокзале в открытых парадных комнатах собралось порядочно большое общество. Всех очень интересовало, кто будет назначен вместо него. Мы с мужем не думали, что он может занять этот пост. Моему мужу давно пора было получить округ, но его всегда обходили по службе, и мы не ждали чуда.
Неожиданно мужу вручили служебную телеграмму, которую он тут же прочел. Затем он подошел к генералу Мартсону как к старшему по чину и что-то ему сказал. Мартсон, равнодушно взглянув на Ренненкампфа, ничего ему не ответил. Все заинтересовались, в чем дело, что за депеша такая, но, конечно, никто ничего не спросил.
Генерал Мартсон вошел в свой вагон – приближалось время отхода поезда, и уехал, попрощавшись со всеми. Особенно его никто не жалел. Разве только начальник штаба генерал Преженцев,[103] который делал в штабе, что хотел, из-за бесхарактерности и безволия генерала Мартсона, да его адъютант князь Чегодаев,[104] привыкший к Мартсону за время его болезней и частого вынужденного сидения дома. Ничего дурного или неприятного не могу сказать об ушедшем – он был симпатичным и тихим человеком. Говорили о нем только, что он совершенно не военный человек.
Муж мой взял меня под руку, и мы ушли с вокзала. Только когда сели в экипаж, он сказал, что получил депешу о назначении его командующим войсками в Вильно. Сердце мое не обрадовалось, а с болью и предчувствием сжалось. Я поняла, что раз убрали болезненного Мартсона и назначили генерала Ренненкампфа, то скоро быть войне. Виленский округ находился близко к границе Германии. Впоследствии все сбылось, что сердце мне сказало в ту минуту. Муж добавил еще, что обязан был сообщить Мартсону о своем назначении. Он считал это своим долгом, а тот настолько невоспитан, что даже не поздравил его, как это было принято. По моему же мнению, это говорило о том, что Мартсон ушел не по своей воле. Очевидно, из-за его болезненности ему велели подать в отставку, а он хотел служить еще.
Назначению моего мужа радовались все молодые офицеры и те старые генералы, которые были еще сильны и хотели служить и работать, как следует. Все то, что устарело и хотело покоя, конечно, не особенно радовалось, т. к. неутомимость, энергия и любовь к своему делу генерала Ренненкампфа были известны. «Ну, теперь, – говорили они, – пойдут стрельбы, пробеги, маневры. Ни днем, ни ночью не будет покоя. Ему хорошо – здоров, крепок, сутками может не слезать с лошади. Ни жара, ни мороз ему нипочем, а нам-то каково!»
Получив назначение, генерал стал ежедневно ходить во дворец командующего войсками, где принимал доклады и работал в кабинете. Мы же – его семья – паковали вещи для переезда из своей квартиры в казенный дом и дня через четыре уже жили все вместе во дворце.
Дом был очень большой и красивый в прекрасном, обособленном месте. Он находился у подножия высокой Замковой горы (там стоял когда-то замок польского короля Гедимина), а в самом доме некогда помещался старинный капуцинский монастырь.[105] В нем сохранились особой кладки старинные подвалы, где хранилось вино, а верхний и нижний этажи были отстроены заново. Сами комнаты были большими, с высокими художественными потолками. Особенно хорош был потолок в столовой. Там между лепкой была встроена вентиляция в виде мельчайшей решеточки, и кто об этом не знал, тот вряд ли бы догадался. Ковры устилали узорные паркетные полы во всех комнатах, кроме залы и столовой.
Жилых построек поблизости не было, и наш дом утопал в зелени. С одной стороны находился Кафедр[альный] католический собор,[106] визави[107] – городской сквер, сзади – наш прекрасный сад с прудом и дивной широкой аллеей из больших каштанов, а за ним – Замковая гора, поросшая зеленью и деревьями. Столовая выходила в сад, и к ней примыкала чудная терраса, на которой я часто сидела и смотрела, как едет верхом по саду наша шестилетняя дочь Татьяна. Это было самое любимое ее удовольствие. И внешностью, и характером она очень походила на отца.
Хотя, получив новое назначение, генерал оставался в Вильно,[108] чины третьего корпуса устроили нам прощальный обед в Военном собрании. Мы с мужем решили, что они хотят нас чествовать и побыть в нашем обществе. Меня это тронуло. Было очень хорошо, тепло и семейно. Все, конечно, пришли с женами, произносили речи, и обед затянулся. Мне поднесли цветы. Снимались большой группой при свете магния, но вышли не особенно хорошо. Говорили, что теперь мы будем немного дальше от третьего корпуса, т. к. муж командует не одним корпусом, а целым округом, и тому подобное.[109]
Муж мой тоже сказал речь. Мне помнится из нее фраза, что все они – одна семья, служат одному делу, и он никогда не забывает тех, кто предан Отечеству, любит его, работает и живет Россией, как и должно всем, особенно защитникам Родины.
С повышением мужа по службе у меня появилось много забот и общественной работы. По давно заведенной традиции попечительницей «Белого Креста» и Красного Креста избиралась жена командующего войсками.[110] Так как генерал Мартсон был холостым, то Красным Крестом заведовали Огонь-Догановские[111] (начальник армейского округа и его супруга) – умнейшие и прекраснейшие люди. Красный Крест был поставлен идеально. Их сердечное и разумное отношение к Общине сестер мил[осердия] Красного Креста[112] стяжало им большую любовь как старшей сестры, так и молодых сестер и учениц. Много забот и труда вложили они в это дело.
«Белый Крест», собственно, являлся подготовительной школой для офицерских детей.[113] Когда-то дело было поставлено широко, но потом зачахло из-за недостатка средств. Попечительницей была жена заведовавшего обоз [ной] мастерской генерала Черенцова.[114] После смерти супруга она лишилась прежнего положения в обществе и не могла собирать необходимых сумм, поэтому все стало затихать и глохнуть. Вдова генерала Черенцова просила освободить ее от попечительства над этой школой и предложила мне быть попечительницей. Совет, узнав о ее желании оставить школу и уехать в Петербург, единогласно избрал меня. Конечно, я должна была согласиться и просила ввести меня в курс дела, что генеральша с удовольствием и сделала.
Обучение в школе шло хорошо, но средств не было почти никаких. Надо было подумать, как их найти, – в этом состояла главная задача. Сама же школа поставлена была отменно, и преподавательский состав хорошо подобран. Помещение для школы нанималось. Девочки и мальчики дошкольного возраста обучались вместе, их готовили в институты и корпуса. Дети всегда выдерживали экзамены первыми, и наша школа славилась своей подготовкой. На экзамены в Москву и в Петербург детей отвозили группами вместе с учительницей. Это было большим облегчением для родителей, которые часто сами не могли туда ехать.
В нашей школе был прекрасный учитель арифметики, некто Лапин,[115] но он часто болел. В его отсутствие я сама занималась с детьми, чтобы они не теряли времени даром. Мне сообщали по телефону, когда он заболевал, и я с удовольствием ехала в школу преподавать арифметику, которую любила еще с ученической скамьи. Дети с удовольствием занимались со мной, т. к. всем известно, что они любят разнообразие и всякую перемену. К тому же в мое посещение дети всегда получали после завтрака (он давался в 12 часов утра и был бесплатным) еще по чашке шоколада, пирожные или торт. Дети – всегда дети. Они радовались сладкому и обильному угощению, а с ними радовалась и я. Они меня любили и не боялись. На перемене охотно и дружелюбно беседовали со мной, делились своими радостями и печалями.
