Виктор Петелин - Фельдмаршал Румянцев

Румянцева порой удивляло и возмущало, что опытные командиры принимали такие элементарно безграмотные решения. Ему приходилось частенько поправлять их, самым деликатнейшим образом намекая на неразумность их действий и намерений.

«А может, все-таки поспешать с решительными действиями против Килии, а не мучиться над простейшим вопросом – идти или не идти? Еще ничего не видели, а только слышали, что укрепление там великое. Нужно самим разведать и убедиться, сильна ли крепость. Во всяком случае, нужно для них готовить провиант и посылать к Килии…»

Его мысли прервал вошедший генерал Ступишин, подавший рапорт генерала Олица. Прочитав рапорт, Румянцев поморщился, словно от зубной боли: «Вроде бы неплохой генерал, а вот проявил нераспорядительность и даже халатную беззаботность… Не марш совершает, а плетется еле-еле».

Он вызвал писаря и продиктовал ему ордер генералу Олицу: «К крайнему неудовольствию, подался мне случай сведать, что некоторые полки и команды, маршируя в поведенные от меня места, делают переходы в день верст по десяти и менее… не понимая, что чрез оное в настоящих военных обстоятельствах могут произойти великие конфузии и разные неожидаемые неприятные приключения; для того я принужденным себя нахожу сим единожды навсегда сделать генеральное постановление, дабы всякий полк и команда, куда б идти ни случилось… отнюдь не менее: пехотные – двадцати, а конные – двадцати пяти верст в день… И чтоб оное навсегда без малейшего упущения исполнялось, ваше высокопревосходительство, благоволите в полки и команды, в вашем ведении состоящие, а в тех всем офицерам, предложить, чтоб впредь отнюдь никто неведением отговариваться не мог».

Поставив подпись, Румянцев снова погрузился в раздумья о будущих действиях русской армии: «Разумнее всего было б отделить корпус за Прут, взять Браилов и тем самым обнять весь тамошний край от Дуная до реки Ольты. По уверению пленных, в Валахии, в Бухаресте, турки сосредоточили тридцать тысяч своих войск еще весною, и действительно, из того краю нередко они совершают покушения на наши партии по реке Серет и на здешний ее берег. Да и собранные на том берегу Дуная турецкие войска долго без действия держаться не будут. Можно ожидать, что, выждав удобное время, они пойдут на подкрепление тех тридцати тысяч, которые в Валахии действуют. Но как отделить корпус против Браилова, если не взяты Бендеры? А трудности с Бендерами действительно велики… Если сей город заражен моровою язвою* и если оная еще сильнее распространится вниз по течению Днестра, то рассчитывать на помощь второй армии графа Панина в осаде и взятии Килии вовсе не приходится. Татары отступили от Каушан и оставили в нем пораженных моровою язвою тамошних жителей. Это кого хочешь может напугать… Моровое поветрие более неприятеля опасно. Бендеры, Вендоры… Вот главная препона, из-за которой вверенная мне армия принуждена терпеть ныне все невыгоды. Тут же турецкие и татарские войска стояли и истощили весь полевой корм…»

Он вызвал дежурного генерала, и тотчас явился Ступишин.

– Молдавскому дивану и генерал-майору Черноевичу, тамошнему командиру, – напомнил Румянцев, – давно дано повеление, чтоб заготовляли сено и хлеб, представив мне ведомость. Есть ли от них вести? – Румянцев выжидающе замолчал.

– Ничего нет, ваше сиятельство. Да и сомневаюсь я, чтоб тамошние жители могли дать пропитание не только нашим войскам, но и самим себе… – высказал сомнение Ступишин.

– Вот и я сомневаюсь. Нынешним летом нельзя было удержать их в своих домах и при земледельчестве… Из-за войны и морового поветрия проживали в лесах и горах. Как бы нам не пришлось их кормить из наших последних запасов.

И столько послышалось горечи и боли в словах Румянцева, что дежурный генерал содрогнулся: «А что, не оставишь же их умирать от голода!»

– Ваше сиятельство, господин генерал-майор Буткевич из Польши сообщает, что делает запасы из нового хлеба.

– Что еще тут можно сказать, – задумчиво произнес Румянцев. – Время жатвы только началось… Тут и заподлинно знать нельзя, какой успех произойдет.

– Там тоже моровое поветрие не окончилось, – напомнил Ступишин.

– Уж об этом-то я и не говорю. От мест, ею зараженных, нет способу уклониться, когда и в самой Польше моровое поветрие расширяется… Защитником от этой опасности полагаю одного Бога.

– И наши предупредительные меры, ваше сиятельство, – подсказал генерал Ступишин.

Румянцев словно не услышал своего дежурного офицера и продолжал:

– Из Польши подвоз пропитания, даже если мы его в достаточном количестве заготовим, будет все труднее доставаться. В эту кампанию многих обывательских лошадей лишились.

– А притом, ваше сиятельство, и край польский за Днестром пустеет – жители его покидают.

– Да-а, – согласился Румянцев. – За последние годы столько пришлось претерпеть этому краю… То свои опустошают эти земли, то турки и татары устраивали набеги… Тут невольно побежишь куда глаза глядят. Плохо то, что деятели из Петербурга совсем не помогают нам. Даже не снабдили планом размещения войск на зимние квартиры. А ведь приближается время, когда армия должна удалиться к Днестру, поелику не вижу способов для ее пропитания здесь, в Молдавии и Валахии.

– Вы хотите сказать, что мы должны оставить все то, что было завоевано? – Ступишин явно недоумевал.

– Нет, конечно. Часть армии надеюсь оставить в сих княжениях, а прочие расположить в Польше за Днестром в таком количестве, чтобы наше пребывание там не оскудило тех мест, ведь оттуда удобнее всего получать провиант.

Вошел незнакомый офицер.

– Ваше сиятельство, пакет из Петербурга от ея императорского величества, – бодрым голосом произнес офицер, но по всему видно было, что он чуть не падал от усталости.

Это были указ Военной коллегии о награждении генералов и офицеров армии Румянцева за победу при Ларге и письмо Екатерины II. С волнением стал читать Румянцев письмо:

«Граф Петр Александрович!

Вы легко себе представить можете, с коликим удовольствием я получила первые известия чрез полковника Кауль-барса о совершенно вами одержанной победе над неприятелем при речке Ларге. На другой день я со всем народом приносила Всевышнему достодолжное благодарение при пушечной пальбе в церкви Казанской Богоматери. Но наивяще чувствовала цену сего происшествия, когда 25-го числа сего месяца усмотрела из привезенных поручиком гвардии Хотяинцевым и подполковником Мордвиновым писем обстоятельные описания сей славной вам и всем в сражении бывшим войскам баталии, при которой вышнее воинское искусство предводителя было поддержано храбростию и неустрашимостью подчиненных ему воинов. Что более услуги к отечеству, то менее цены оным может определить настоящее время; одно потомство означивает степень славы знаменитым людям всякого рода. Вы займете в моем веке несомненно превосходное место предводителя разумного, искусного и усердного. За долг почитаю вам отдать сию справедливость и, дабы всем известно сделался мой образ мысли об вас и мое удовольствие о успехах ваших, посылаю к вам орден Святого Георгия первого класса. При сем прилагаю реестр тех деревень, кои немедленно сенату указом повелено будет вам отдать вечно и потомственно.