Мамона и музы. Воспоминания о купеческих семействах старой Москвы - Федор Васильевич Челноков
Разница же с В. К. Шапошниковым была все-таки большая: там все было показное, а тут ничего показного не было. Семен Никитич был радушен, гостеприимен, и нисколько не прятал от людей своей расчетливости, и своего шампанского в салфетки не завертывал. Таким образом, живя по-своему, жили они в свое удовольствие, далеко не проживая доходов. Замечательно, что общества и у них в доме не собиралось. Вышедшая замуж Наталия Васильевна явилась для сестер человеком, к которому они могли выезжать и с которым Лидия Васильевна уезжала за границу.
Для Урусовых же поездки эти были, кажется, единственным, что они любили. Музыка, художества для них не существовали. За границу ездили, право, не знаю зачем. Холостой Семен Никитич попал даже в Испанию. С женой же повадился в Биарриц, а на обратном пути любили на недельку задержаться в славном городке Париже. Даже не из-за туалетов, так как расчетливая Наталия Васильевна устраивалась с ними в Москве; одевалась она хорошо, но все было обдуманно, и на это не тратилось лишней копейки. В Париже просто любили потолкаться по бульварам и кафе. Слабостью Семена Никитича было хорошо покушать, но не дома, где у них все было в аккуратных рамках. Приехав из-за границы, он вспоминал о волованах, утках под прессом и т. п. В музеях, конечно, бывали, чтобы сказать, что Венера Милосская находится в Лувре.
Друзей у них не было, приятелей же у Семена Никитича по Купеческому клубу было много. Каждый вторник обязательно он отправлялся туда обедать, поиграть в карты, досыта выпить шипучки, послушать разных городских сплетен, после карт еще поужинать, когда в клубе, а когда и там, куда завезет лихой извозчик. Бывали иногда загулы – и основательные! Случались они больше летом, когда семья жила на даче и жена не так легко могла узнать, когда супруг вернулся домой. Семейная жизнь шла у них ровно, но, думается, благодаря удивительной выдержке Наталии Васильевны и уменью лавировать по отношению к супругу, который мог иногда из-за какой-либо ерунды поднять невероятный шум.
Прикрыв фабрику, он с кем-то открыл какую-то торговлю, но дело не пошло. Он пошел служить гласным Думы. В это время возникало городское Взаимное страховое общество. Председателем его сделался Николай Павлович Горбунов; благодаря знакомству с Алексеевым и родству с Бахрушиными Урусов попал туда директором и так там и засел, пока не умер Горбунов. На его место попал К. И. Гучков. Урусов и при нем директорствовал. Только с новым человеком пришли новые веяния. В горбуновское время молодое общество оперялось, капитал для него был взят у города, дело велось аккуратно и осторожно. Дело богатело, но медленно, к смерти Горбунова капитал достиг уж миллионов трех. Кроме жалованья, директора стали получать и солидные добавочные. За Гучковым и другие хотели пристроиться к сытному пирогу, который, кроме того, и раздуть хотели, пустив дело веселей, а Семену Никитичу стукнуло уже лет 60, средства и свои, и женины были велики – решил он уйти и пожить в свое удовольствие.
В думских заседаниях Семена Никитича никто никогда не слыхал, да, кажется, и в комиссиях он мало принимал участия. Единственную комиссию я знаю, к которой он принадлежал. Это была комиссия по реставрации и ремонту сильно обветшавшего Симонова монастыря. Кто не знает этого полного поэзии и тишины монастыря, современника Троицкой лавры! Был он когда-то чрезвычайно богат, а потому и обстроился удивительной оградой, сказочными башнями и великолепными храмами. Но в царствование Екатерины были отобраны его обширные имения и угодья, стал монастырь идти к упадку, захирела казна, и не на что стало поправлять разрушавшуюся живопись, рушившиеся стены. Еще в детстве любили мы этот монастырь, стоявший тогда в чистом поле на берегу Москвы-реки, недалеко от нашей Таганки. Замечательно, как Бог хранил эту святыню и один из лучших образчиков русского зодчества. Мало того что отобрали у него средства для существования, а еще в царствование Николая I настроили около него пороховых складов. Благодаря им и город-то в эту сторону почти не развивался. Это обстоятельство в значительной степени служило к украшению монастыря, так как он не присоединялся долгое время к городу, не был поглощен им, и мне пришлось видеть его в его первобытном положении. За все время существования складов не случилось там взрыва, а то погибла бы эта удивительная красота, но стала она гибнуть от бедности.
Тогда случилось чудо. Приходит к Василию Алексеевичу некий купец (забыл я только фамилию) и просит его, чтобы объяснил, как ему быть. Живя где-то в стороне монастыря, видел он его разруху, и обмолвился этот человек: «Если выиграю 200 000, половину отдам на поправку монастыря». В первый же тираж выигрыш пал на билет этого человека. Обещание было дано, хотел бы он его выполнить, да жена, дети восстали: «Мало ли что говорится! Не все делается» – и смутили его. Пришел он вот спросить Василия Алексеевича, как быть. Василий Алексеевич, конечно, высказался, что пятиться не приходится, обещал, значит, и отдувайся. Деньги были внесены в город, и началась реставрация. Заведовала ею комиссия, в которой принимал участие Урусов. Не думаю, чтобы он принимал в ней большое активное участие, а присутствовал в ней как именитый гласный, так сказать, для кредита, хотя в построечном деле смыслил. Строиться ему приходилось нередко, и под руками был такой наставник, как Василий Алексеевич.
Вообще же надо сказать, что Урусов прожил свою жизнь так, что ему действительно можно было позавидовать. Как-то ему с женой во всем все удавалось, а потому и задумываться ему никогда не приходилось. О болезнях у
