Коллектив авторов История - Память о блокаде. Свидетельства очевидцев и историческое сознание общества: Материалы и исследования

Именно в постсоветское время наблюдается большой всплеск интереса к воспоминаниям блокадников, то есть к их живой памяти, к тому, что долгое время эта память хранила и не могла высказать. Воспоминания блокадников все чаще и чаще печатают в газетах, в сборниках. Обращение к их памяти стало наглядным свидетельством наличия разрыва между сложившимся дискурсом и памятью свидетелей. «Устная история подставляет общественности зеркало, в которое бывает страшно заглянуть. А дискурсивная потребность в таком зеркале возникает в тот момент социальной истории, когда резко возрастает необходимость выровнять баланс между искаженной версией официальной истории и коллективным или групповым опытом переживания этой истории» (Мещеркина 2003:351).

К сожалению, цель обращения к этой памяти — не всегда исключительно «терапевтическая». Память о блокаде активно используется как орудие в нынешней политической борьбе, к которой непосредственное отношение имеют и современные журналисты. Иногда память о блокаде используется ими как аргумент для критики прежнего тоталитарного режима — трагическая судьба ленинградцев в блокадные дни ставится в вину сталинской власти, не сделавшей возможного для того, чтобы этого не случилось, и эта критика доводится иногда до утверждения о сознательном желании Сталина погубить Ленинград. В таких случаях в воспоминаниях блокадников журналисты ищут чаще всего наиболее «горячие» факты. Сотрудники телекомпании НТВ-Петербург, приехавшие снимать репортаж о проекте Европейского университета «Блокада Ленинграда в индивидуальной и коллективной памяти жителей города», прежде всего захотели снять рассказ блокадницы о публичных казнях немецких военачальников, происходивших после войны в Ленинграде.

Иногда журналисты обращаются к блокадной памяти с целью критики нынешней власти — тогда в центре их внимания оказывается образ обездоленного блокадника, и акцент делается на сегодняшнем материальном положении тех, кому пришлось пережить столько трагического (см. например: Ничье старичье 2001).

В эпоху, начавшуюся приблизительно с 1962 года, когда тема трагического вошла в блокадный дискурс, интерес к живой памяти свидетелей тоже был достаточно велик. Издавались сборники воспоминаний, «Блокадная книга» была написана на основе как дневников, так и устных свидетельств, записей разговоров Д. Гранина и А. Адамовича с блокадниками. Значительная часть разрыва была преодолена еще тогда, когда власть позволила частично «выпустить пар», но напряжение еще оставалось — в какой-то мере оно не ушло и с исчезновением цензурных запретов и табуированных тем. Люди, которые получили сейчас возможность рассказать о том, что помнили, но раньше не могли описать открыто, возможно, преодолели разрыв между памятью о своем опыте и официальной версией истории блокады. Но открытым остается вопрос: есть ли сейчас в официальном дискурсе место воспоминаниям тех блокадников, чей опыт не описывается в рамках истории блокады как исключительно героической борьбы?

Николай Ломагин

Дискуссии о сталинизме и настроениях населения в период блокады Ленинграда

Историография проблемы

Всестороннее изучение настроений и системы политического контроля в советский период в течение долгого времени было запретной темой в отечественной историографии. Как отмечает Т. М. Горяева, в обществе, в котором всячески камуфлировалось наличие разветвленной системы политического контроля, любые попытки ее изучения даже в исторической ретроспективе рассматривались как вероятность возникновения нежелательных аллюзий (Горяева 2002: 23). К тому же важно учитывать и большие сложности, связанные с изучением настроений. Дело в том, что многие духовные процессы, как сознательные, так и неосознанные, не оставили после себя никаких материальных свидетельств. Как отмечал Д. Тош, «любой исторический персонаж, даже самый выдающийся и красноречивый, высказывает лишь ничтожную часть своих мыслей…; кроме того, на поведение людей зачастую больше всего влияют убеждения, принимаемые как должное и потому не находящие отражения в документах» (Там же, 155). К этому следует добавить, что одним из важнейших условий выживания в период сталинизма, как показывают интервью с бывшими советскими гражданами в рамках Гарвардского проекта[207], было выпячивание лояльности режиму. Это нашло отражение в выступлениях на митингах, партийных собраниях, в некоторых письмах «во власть», а также жесточайшей самоцензуре. «Держи язык за зубами, не болтай, а если хочешь большего — хвали Сталина и партию», — таков был рецепт самосохранения, повторявшийся многими респондентами Гарвардского проекта (см., например: Harvard Project I/7:18; IV/30: 22; IV/41: 21). По мнению одного из них, отличительной особенностью советских людей была глубокая пропасть «между внешней и внутренней жизнью». В своем большинстве «они говорили то, чего на самом деле не думали, и не говорили того, в чем, напротив, внутренне были уверены» (Ibid III/25:48).

Отечественная историография блокады до недавнего времени развивалась в общих рамках советской литературы о Великой Отечественной войне. Используя предложенный в начале статьи метод рассмотрения историографии советского общества прежде всего как смены исследовательских парадигм, мы можем констатировать, что вся литература о блокаде Ленинграда до конца существования СССР определялась господствовавшей коммунистической идеологией и степенью относительной либеральности режима, позволявшего историкам в отдельные периоды браться за новые доселе запретные темы. Однако существенным отличием отечественных (главным образом, ленинградских) историков, работавших в советское время, было то, что им удалось в мельчайших деталях раскрыть эпическую сторону битвы за город, показать героизм и трагедию Ленинграда. Не претендуя на детальное рассмотрение всей историографии битвы за Ленинград, которое отчасти уже нашло свое выражение в работах В. М. Ковальчука, А. Р. Дзенискевича и В. П. Гриднева, выделим несколько важных, на наш взгляд, этапов изучения избранной темы.

В годы войны и во второй половине 1940-х годов история блокады Ленинграда нашла свое отражение в целом ряде официальных документов: в опубликованных материалах местных органов власти, в периодической печати, в документах Нюрнбергского трибунала и косвенно даже в документах советской делегации, участвовавшей в работе редакционного комитета по подготовке Всеобщей декларации прав человека (ВДПЧ). Однако количество жертв и то, что происходило в Ленинграде в период блокады, тщательно скрывалось от советской и международной общественности. О трагедии Ленинграда в годы войны не было сказано ни слова в нотах наркома иностранных дел В. Молотова, которые были адресованы правительствам и народам союзников с целью мобилизации общественного мнения для более активной борьбы с гитлеровской Германией (январь-апрель 1942 года)[208].