Г. Штоль - Шлиман. "Мечта о Трое"

— Что за несусветная чепуха! — неистовствует Шлиман. — Скажите-ка, господин Дёрпфельд, были ли вообще в Месопотамии подобные крематории-некрополи?

— Были, но не такие. Есть несколько холмов, которые возникли лишь в результате наслоений пепла при сожжении трупов, но на них, разумеется, нет ни террас, ни вообще каких-либо построек.

— Лучше всего было бы, пожалуй, вообще не отвечать на эту чепуху. Ведь из моих отчетов с достаточной ясностью вытекает, что ни о каких погребальных урнах не может быть и речи, хотя я вначале и допустил, к сожалению, ошибку, назвав их так. Говоря о слоях пепла, я имел в виду древесную золу и остатки побывавших в огне пожара сырцовых кирпичей. Не менее ясно говорил я и о том, что за тринадцать лет раскопок Трои нашел всего три скелета и один череп; человеческий же пепел только в двух треногих урнах в слое самого нижнего поселения. Вы только послушайте, что пишет Беттихер: «Вот уже год, как огонь моего крематория-некрополя озаряет своим светом все земли и страны. Признание того факта, что Троя и Тиринф являются некрополями, — это начало новой эпохи в археологии. Не удивительно, что сторонники отживших теорий, почувствовав опасность, ополчились против меня...»

Ну, этой тарабарщины наверняка достаточно любому мыслящему читателю, достаточно и для того, чтобы засадить Беттихера в камеру буйнопомешанных. Жаль, что я вообще пустился в полемику. «Грязью играть, лишь руки марать», — говаривал Петер Веллерт, а он был умный человек.

— Я думаю, Генрих, — вступает в разговор Софья, — лучший способ покончить с Беттихером — это опубликовать прелестную пародию, которую прислал тебе недавно один молодой археолог. Вы, кажется, ее еще не знаете, господин Дёрпфельд. Это превосходно построенное доказательство, что Афинский акрополь был не чем иным, как крематорием а-ля Беттихер. В гроте Пана с его почерневшими от копоти стенами и покрытым пеплом полом даже сегодня можно узнать печь для сожжения покойников. Каналы, которые глупцы археологи считают водопроводом, предназначались для того, чтобы всюду подводить пламя. Пропилеи с их строгими формами служили входом, полным соответствующего настроения, к месту печали, а Парфенон и Эрехтейон были вместительными и красивыми склепами. Но самое замечательное я оставила вам напоследок: дабы ловко раз и навсегда уничтожить следы того, что акрополь был крематорием, наш злоумышленник Шлиман велел снести огромную трубу крематория, то есть так называемую Башню франков.

— Очень недурно придумано, — хвалит Дёрпфельд. — Однако насмешки помогут нам тут гак же мало, как и замалчивание. Вы думаете, я потерплю, чтобы меня вдобавок ко всему прочему заклеймили позором как фальсификатора? А как же назовешь это иначе? Ведь Беттихер раструбил по всему свету, будто мы на протяжении многих лет составляли все чертежи по заранее придуманной схеме, а стены, дома и улицы наносили там, где фактически были лишь стенки кремационных печей. Но это еще не все. Только для того, чтобы опровергнуть Беттихера, мы якобы прорубили двери в уцелевших стенах и тем самым превратили закрытые печи в дома. Спорить можно; когда надо, можно спорить даже с ожесточением, но нельзя допускать подобных оскорблений!

— Дорогой Дёрпфельд, помните, что вы сказали мне в первый год нашей совместной работы, когда я повздорил со Стефани? «В науке все вопросы могут разрешаться лишь разумными доводами, а не бранью». Мне кажется, вы хотите начать сейчас браниться.

— Но разве вы не понимаете, господин Шлиман, что он нанес нам смертельное оскорбление: вам, Вирхову, мне и всем, кто признает наши выводы. Этого так мы оставить не можем.

— Ну хорошо, давайте втроем подумаем, как нам заткнуть рот этому чертову капитану. Одному из нас наверняка что-нибудь да и придет в голову.

Ночью Софья со страхом просыпается.

— Ура в честь Афины Паллады! Ура! И еще раз ура! — кричит рядом с ней Шлиман.

— Боже мой, что случилось? — спрашивает она испуганно. — Который час?

— Ровно три, Софидион. Меня вдруг осенила счастливая мысль!

— Да, с тобой иногда такое случается! Так кричать среди ночи! Надеюсь, ты не разбудил детей.

— Пойми же! Меня осенило, как поступить с Беттихером! Я тут же пошлю телеграмму Радовицу, чтобы получить новый фирман о Трое! Я снова построю дома, но значительно больше, чем в последний раз. Вообще все должно быть на широкую ногу. «Либо пан, либо пропал!», как говаривал Пранге. Надо проложить узкоколейную дорогу, а то и две или три. Представь себе, насколько это облегчит и ускорит работу! Мы окружим себя целым штабом естествоиспытателей, архитекторов и археологов и пригласим Беттихера осмотреть раскопки. Было бы смешно, если бы весь этот штаб не одолел одного отставного капитана. Кроме того, мы сможем сочетать печально необходимое с полезным: раскопать улицы вплоть до нижнего города и постепенно, идя сверху вниз, снять на глазах у всего мира еще не тронутую часть холма.

План этот Дёрпфельд принимает с восторгом. Чувствуя себя особенно оскорбленным обвинением в фальсификации, он через печать посылает приглашение Беттихеру. Одновременно он преследует и более важную цель: может быть, отставному капитану удастся то. чего не удалось добиться почти двенадцатилетними просьбами и призывами — созыва комиссии ученых, которая перед всем миром раз и навсегда подтвердила бы, что Шлиман нашел действительно Трою. В нее должны войти не только официальные лица, назначенные германским правительством; комиссия должна быть международной. По одному ученому из Берлина, Вены, Лондона и Парижа, советует Дёрпфельд.

— Тогда мы будем настаивать, — восклицает Шлиман, — чтобы из Парижа приехал сам Соломон Рейнак!

Хамди-бей, директор Оттоманского музея, которого Шлиман случайно встретил в Париже, заверяет, что никакого фирмана больше не требуется: достаточно лишь его собственного разрешения. Он обещает выслать его немедленно. Но Хамди-бей — восточный человек, и у него совсем иное представление о том, что значит «немедленно», чем у Шлимана. Письма и телеграммы остаются без ответа. Дело же не терпит отлагательств. Доказать свою правоту всему миру сейчас еще более необходимо, чем когда-либо прежде. Хотя крематорий Беттихера и не «озаряет своим светом все земли и страны», но он теперь еще сильнее отравляет воздух, особенно после того, как Рейнак одобрил эту теорию, и Беттихер издал свой памфлет и во французском переводе.

Радовиц снова должен оправдать репутацию друга Гомера и покровителя иаук. Но он, помимо этого, еще и немецкий чиновник, состоящий на императорской службе, который скорее расстанется со своими любимыми орденами, чем сделает что-либо без указаний свыше. Срочной почтой Шлиман отправляет письма Бисмарку-отцу и Бисмарку-сыну — пусть они побудят посла в Константинополе действовать безотлагательно и энергично! Шёне, Вирхов и другие должны поддержать его просьбу в соответствующих инстанциях. Когда же Радовиц сообщает, что через несколько дней получит и перешлет разрешение Хамди-бея, то тут же отправляют приглашения академиям.