Олег Калугин - Прощай, Лубянка!

Некоторые участники совещания затем вновь разбрелись по станицам, с ними на гастроли поехал и бывший агент КГБ, он же диктор радио «Свобода» О.Туманов. Но былого пыла с их стороны уже не наблюдалось. Да и уволенные в разное время чекисты из Ростова и Новороссийска, включившиеся в мою команду, умело парировали домыслы своих бывших коллег.

Где-то накануне завершения кампании краснодарское телевидение устроило открытый эфир для меня и Н. Горового. Это была, в сущности, единственная возможность выступить перед широкой аудиторией кубанцев в честном споре со своим соперником. Из десятков заданных мне по телефону вопросов я выбрал те, которые были наиболее враждебны или давали шанс высказаться по существу. Так, на вопрос, как я отношусь к якобы оскорбительным замечаниям в адрес Воротникова, названного мною публично «адыгейцем», я ответил, что был бы горд и счастлив, если бы меня причислили к сыновьям адыгейского народа.

Выступление Горового свидетельствовало о знании им хозяйственной обстановки в крае, что позволило ему набрать определенное количество очков. За несколько дней до завершения кампании его сторонники буквально завалили Краснодар и станицы листовками, рекламирующими высокие качества кандидата. Мы же жили на старом пайке. Шестьсот рублей, выделенных для избирательной кампании каждому кандидату, были давно израсходованы. Мы не могли тягаться с миллионными тиражами пропагандистских материалов, размноженных всей типографской мощью партийно-советских органов.

Нам противостоял партаппарат, часть советских и хозяйственных руководителей, КГБ, органы массовой информации. На последнем этапе к ним присоединилась православная церковь в лице Краснодарского архиепископа Исидора. Последнее обстоятельство меня даже расстроило. Для властных структур борьба с Калугиным имела принципиальное значение. Они защищали самих себя, свои кресла, привилегии, устои. Но церковь, которая во все времена истории должна служить символом сопротивления и морального неприятия насилия и беззакония, даже в условиях либерализации нашего общества, оказалась неспособной занять хотя бы беспристрастную позицию в политической борьбе. Она опять оказалась в услужении КПСС и КГБ, наглядно продемонстрировав свою неспособность перестроиться и учесть происходящие в стране перемены.

2 сентября около 20 часов голосование закончилось. Мы снова далеко за полночь сидели в штабе, потом в гостинице. Утомленные неравной борьбой, мы с трудом воспринимали происходящее, говорили о чем-то незначительном, как будто желая оттянуть срок произнесения вердикта.

Итоги были объявлены во второй половине следующего дня.

Я получил 57 % голосов, соперник — 39.

В тот же вечер краснодарские демократы запланировали митинг на одной из центральных улиц города. Вместе с группой народных депутатов и доверенных лиц я направился к выходу из штаба, имея в виду через четверть часа подойти к месту митинга. Я открыл дверь и обомлел: на площади перед зданием института стояла огромная толпа. Наш выход она встретила громом оваций и приветственных криков.

Я и сегодня вижу эти лица, сотни, тысячи лиц, обращенных ко мне, жадно ловящих каждое слово, цепко схватывающих каждый жест. Я не различаю их черт, не вижу их глаз. Они сливаются в единое, сплошное целое, бесформенное, но ярко живое — лицо толпы, одухотворенное надеждой и верой в возможность перемен, в обновление и возрождение, в лучшее будущее для себя и своих детей. У этих людей нет и намека на агрессивность, как будто их не оболванивали десятилетиями, не сгибали, не ломали, не отправляли их предков на смерть в лагеря и тюрьмы. Удивительный народ! Терпеливый, совестливый, многострадальный, разуверившийся в Боге, и в черте, но сохранивший веру в добро, в правду, в справедливость.

Кто я для них? Отставной генерал, бывший чекист, москвич ленинградского розлива, чистой воды чужак системы, ее защитник и радетель, отступник, честолюбец. Куда он лезет? Хочет нажить капитал на горбачевской перестройке, стать еще одним эстрадным политиком, хладнокровно эксплуатирующим общественные страсти? А может быть, просто неудачник, не успевший сорвать свой куш в брежневское безвременье, а теперь злорадно и мстительно пинающий в зад своих бывших покровителей?

Таких «народных мстителей» в нашей недавней истории было немало. Как только сходил со сцены — а в советском политическом лексиконе это означало лишь физическую смерть — очередной «вождь мирового пролетариата и всех трудящихся», вслед ему неслись проклятия и обвинения. Новые руководители, не проронившие и слова о порочности своего предшественника в бытность его у власти, поносили покойника как могли: и деспот он, и кровопийца, и недоумок, и волюнтарист, и сребролюбец, и отец застоя. Почему же они не говорили об этом открыто и честно, когда находились у кормила власти, пока были живы их благодетели? Может быть, они, как профессиональные революционеры совдеповского образца, в тиши кабинетов Старой площади замышляли дворцовые перевороты с целью избавить страну от произвола и лжи маразматиков генсеков? Или подавали в отставку, когда убеждались в бесчестии и беспросветности происходящего?

Да нет же! Они твердой поступью шествовали вслед за своим вожаком, славословили, лизоблюдничали — бездарные технократы, отторгнутые итээровской средой, но волей случая обретшие власть и право распоряжаться людскими судьбами. Уверенные в собственной безответственности, они жестоко расправлялись с теми, кто высказывал сомнения в праведности системы и ценностях, ею провозглашенных. Они были властелинами, но они же были и рабами империи страха, созданной их собственными руками. Подспудно они испытывали животный страх, что однажды их всех призовут к ответу. Самозванцы, силой и обманом захватившие власть, они не верили друг другу, не верили собственному народу, которому лицемерно клялись служить до гроба! Они боялись партийных иерархов, но пуще всего их страшила возможность попасть на крючок вездесущей госбезопасности, созданной ради увековечения их власти и привилегий. Они были временщиками, которые при жизни источали вокруг себя гнилостный смрад распада.

Когда-то, в начале 70-х годов, в одном антицеэрувском опусе я обличал мерзкое ханжество буржуазных политиков, громогласно пекущихся о правах человека в других странах, но грубо попирающих их у себя дома. Оторванный, как и большинство моих коллег из разведки, от повседневной жизни собственной страны, я был убежден, что одно из главных преимуществ социализма состоит прежде всего в уважении и защите прав человека. В своих публичных выступлениях в ЦК КПСС, МИД, в других закрытых аудиториях я неизменно приводил слова Маркса, свидетельствовавших, на мой взгляд, о неподдельном гуманизме Учителя: «Государство даже в правонарушителе должно видеть человека, живую частицу государства, в которой бьется кровь его сердца, солдата, который должен защищать Родину… члена общества, исполняющего общественные функции, главу семьи, существование которого необходимо, и, наконец, самое главное — гражданина государства. Вот почему государство не может легкомысленно отстранить одного их своих членов от всех этих функций».