Трава была зеленее, или Писатели о своем детстве - Андрей Георгиевич Битов
В моей семье генералов не было, и в те же самые, описанные Гайдаром, тридцатые годы, согласно рассказам моей бабки, люди в подмосковных деревнях ели траву и варили кору деревьев, чтобы выжить. И я вникаю в Гайдара с недоверием и осторожностью: понятно, что знаменитый советский писатель о многом умолчал. Развивал только те сюжеты, которые разрешала партия. Про смелых красных командиров и их детей; о том, как и те, и другие дерутся за правду.
После полуночи бабка приходит и твердой рукой выключает свет. У бабки с матерью уговор: не позволять внуку — мне — никаких полночных чтений, чтоб не портил глаза; если не пресечь вовремя, будет читать хоть до утра.
Однако под одеялом у меня давно припрятан фонарик, я укрываюсь с головой и продолжаю.
Тимур — отважный паренек — создает в дачном поселке отряд самообороны, организованный по всем новейшим правилам военного дела. Боевые действия ведутся против банды хулиганов, возглавляемой Мишкой Квакиным. Под защиту тимуровцев взяты дома и дачные участки красных командиров и рядовых солдат. На заборах рисуются пятиконечные звезды — знак неприкосновенности. Такие участки хулиганы должны обходить стороной, яблонь по ночам не трясти и по мелочи не обворовывать. Число красных командиров, воюющих с фашистами, велико, красные звезды появляются на множестве заборов, Мишка Квакин недоволен, но Тимур твердо стоит на своем и в конце концов побеждает.
Прекрасные, оригинальные имена у тимуровцев: одного звали Сима Симаков, другого Коля Колокольчиков, третьего — Гейка. Но и злодеи не уступали в живописности: ближайший помощник главаря банды имеет смешное прозвище «Фигура».
Помимо открытых сражений с хулиганами, команда Тимура занималась добрыми делами, благотворительностью, причем непременно тайной. Пока один член группы отвлекал хозяев дома болтовней, другие быстро и бесшумно собирали дрова в поленницу и носили воду из колодца. Эта часть похождений Тимура кажется мне странной, неправдоподобной. Никто из моих друзей и приятелей не верил в столь экстравагантные проявления пионерского благородства, но я верил сам и доказывал прочим. Очевидно, что отряд Тимура был прежде всего военным подразделением, и тимуровцы — Гейка, Коля Колокольчиков и прочие — не только совершали благодеяния, но и тренировались для будущих разведывательных походов в фашистские тылы. Взвод тимуровцев существовал секретно, подпольно, словно не в дачном поселке, а во вражеском окружении!
Вот в такие тяжелые условия поставил тринадцатилетний Тимур свою команду.
Ну и, наконец, я полагал, вслед за Тимуром, что наивысшая степень благородства и чистоты души заключается именно в том, чтобы делать добро анонимно, без похвалы, без благодарности.
Если делать за похвалу — это уже получается не добро, а какая-то торговля.
Капитан Немо, допустим, тоже действовал скрытно, себя не афишировал. Одних бедняков спасал от смерти, другим дарил дорогостоящие жемчужины. И все молча, без разговоров.
Батарейка в фонарике понемногу садится; решаю сэкономить энергию, выключаю свет, закрываю бережно книгу и откладываю.
Но сон не идет.
Конечно, рассуждаю я, удобнее устраивая под затылком твердую, маленькую бабкину подушку и закидывая руки за голову: Тимур — взрослый парень, ему уже тринадцать, а мне всего одиннадцать. Большие дела мне пока не по плечу. Бесконечные два года пройдут, прежде чем мой позвоночник удлинится и руки окрепнут. Ничего не поделаешь, надо ждать. Изучать мир, все вокруг себя, облазить каждый овраг, исследовать каждую улицу.
Я лежу, смотрю в темный потолок, жду своего будущего, предощущаю его.
На стене висят часы с боем, огромные, как рояль, они звонко тикают и величественно отбивают каждую четверть часа, а каждый час выдают полновесные двенадцать ударов.
Они гудят столь громко, что, кажется, весь дом бы проснулся, все квартиры на всех пяти этажах. Но дом спит беспробудным пролетарским сном.
Первая смена на заводе — в восемь утра. Весь город просыпается в шесть ноль-ноль.
Все спят, всем с утра на работу.
Не спят только такие, как я, дети, школьники — наслаждаются законными летними каникулами, ничего не делают, го́йдают, шастают, лазят, гоняют мяч, всласть транжирят счастливое детство в самой счастливой, честной и правильной стране планеты Земля.
Я встаю с кровати; спать совсем не хочется, наоборот: возбуждение заставляет меня отодвинуть штору и посмотреть в окна напротив: дома стоят близко, и мне виден свет на двух или трех кухнях, и серые человеческие фигуры под желтым электрическим светом. Во многих квартирах живут старики — они не спят. Я наблюдаю чужой лаконичный стариковский быт. В одном окне сутулый и длиннорукий, похожий на сосредоточенную обезьяну человек в безразмерных черных трусах жадно пьет из железного чайника, в другом окне — старуха в халате помешивает мутовкой в облупленной кастрюле.
Увы, они не принадлежат к миру героев Гайдара. Как и я. Тот мир был давно, он в прошлом. Фашисты побеждены, люди сняли шинели и зажили мирно и медленно.
Новое утро нового дня вкатывается, как маслянистое яблоко из подмосковного дачного сада.
По утрам я в футбол не играю — совершаю пешие походы по городу. Город должен быть изучен. Тимур, командир собственной команды, придавал знанию местности первостепенное значение.
Хожу один, рассматриваю, в каждую щель и дыру засовываю нос.
У дверей хлебного разгружают машину, таскают лотки со свежими буханками. В следующем дворе возле парикмахерской коричневый человек в замасленном фартуке правит ножницы на переносном, элементарно устроенном точильном станке; сапогом надавливая на педаль, приводит во вращение круглый камень. Из-под лезвия с визгом летят густые искры. Закончив работу, человек снимает фартук и складывает свой станок, вешает на спину, укрепляет на плече широким засаленным ремнем и уходит, шаркая; и только когда уходит — становится виден его возраст. Лет семьдесят, оказывается, этому коричневому человеку, а когда работал — выглядел молодым.
Другая улица, другой двор — грузные пожилые женщины, собравшись клубом, на скамьях и вынесенных из квартир табуретах, играют в лото, зычно пересмеиваясь.
Третья улица, четвертая — повсюду люди наслаждаются жизнью, летом, солнцем, чистотой, пивом, семечками, телевизорами, посиделками, черным и белым хлебом.
В середине пятой улицы, в местах, совершенно мне неизвестных, из-за угла выбегают двое мальчишек. Ниже ростом, но крепче и резче в движениях.
Коротко стриженные, с серыми круглыми лицами, острыми носами и оттопыренными ушами. Оба в старых растянутых свитерах с горлом; длинные тонкие шеи торчат из шерстяных горл, как стебли одуванчиков, смешные и немного позорные.
Они приближаются, я смотрю на них и думаю, что в жизни не носил таких растянутых ветхих свитеров со столь уродливыми геометрическими рисунками.
Они подходят, и
