Николай Долгополов - Абель — Фишер

Совместное участие в подготовке ряда оперативных мероприятий требует расшифровки. И Фишер — Абель, и Громушкин были художниками. Талант их использовался и на благо разведки. Оба были великими мастерами по изготовлению документов. Не хочется мне добавлять «фальшивых». Первым начинал еще юный Фишер, бравший уроки у большого мастера этого дела австрийца Мартенса. По «их» документам, именуемым разведчиками той довоенной эпохи «сапогами», путешествовали и оседали по всему миру советские нелегалы.

Громушкин принял эстафету. Ох, как не любил Павел Георгиевич вспоминать эту огромную главу своей разведдеятельности! Несколько раз во время бесед у него дома, на одной из Фрунзенских, он расслаблялся, и раздвигались запертые на замок границы и чужие просторы. Но стоило мне показать это рассказанное в письменном исполнении, как начинал гневаться.

Однажды даже написал мне в ответ на мои подробнейшие вопросы: «Вопросник просто замечательный, но, увы, я уже не тот, да и раньше в нашей Службе дисциплина была другая — строже. Мне очень бы хотелось оказать Вам существенную помощь и поддержать… От души желаю закончить Ваш труд и, пользуясь случаем, передаю молодым разведчикам привет от ветеранов и желаю им успехов в их тяжелой работе в XXI веке. Громушкин П. Г. 15.2.2005».

Письмо прямо вещее — особенно про дисциплину и тяжелую работу в новом электронном веке. Но все же с годами и с помощью сына Громушкина, Валерия Павловича, ответов на вопросы постепенно прибавлялось.

Павел Георгиевич был личностью творческой. Он не только почетный чекист — в 1987 году за серию портретов разведчиков ему присвоено звание «Заслуженный работник культуры Российской Федерации». Когда я пошутил — рисовал, мол, эти портреты коллег, пользуясь служебным положением, Громушкин шутки не принял. Долго объяснял, что хотел запечатлеть героев разведки, товарищей по работе для потомков. А получилось еще удачнее: рисунки Громушкина растиражированы в серии марок «Разведчики». Выставлялись на его персональных выставках, одна из которых, наиболее полная, прошла за несколько месяцев до его кончины в Доме журналиста.

В квартирах наших нелегалов, агентов и разведчиков, героев России видел я на самом почетном месте их портреты кисти Павла Георгиевича. С ними не расстаются. Кусочек ушедшей эпохи запечатлен и оставлен как раз тем разносторонним и талантливым бытописателем, которому и было дано сотворить такое. К сожалению, это случается нечасто.

С неменьшей, а, быть может, еще и с большей для страны пользой использовались способности полиграфиста Громушкина, волею судьбы отлученного от комбината «Правда», для изготовления чужих документов. Кто только не отправлялся с ними через линию фронта в Великую Отечественную! Пропуска, офицерские книжки Николая Кузнецова проверялись немцами больше сотни раз — а сделал их Павел Громушкин. «Его» обер-лейтенант Зиберт, посланный с краткосрочной миссией, надолго осел в самом фашистском пекле — благодаря Громушкину. Уже в 1980-е один тоже «его» нелегал был выдан предателем. Но документы, по которым он действовал, признаны проверявшей их чужой контрразведкой подлинными. Только никак не могли найти официальных подтверждений, где же они выданы. Это — лучшая аттестация искусства художника-разведчика Громушкина.

Но вот как все это удавалось — неизвестно. Да и не нужно Громушкину было выставлять на обозрение секреты мастерства. Пусть крутится!

Для Абеля тоже он постарался. Знал, не мог не знать всю его легенду досконально. Сидя на диване в своей квартире, увешанной собственными картинами, он раскрепощался. Некоторые наши диалоги о Фишере — Абеле, им выправленные, во много раз твердым пером сокращенные, приведу Речь уже не о художнике Абеле, но грех было не попытать и на иную тему…

— Павел Георгиевич, вы же работали вместе с Вильямом Фишером.

— В одном отделе, но в разных группах.

— Вы наверняка знаете: забрасывали его в военные годы в тыл немцев? Другой ваш знакомый и подопечный Конон Молодый утверждает, что да.

— Конон, я его звал Беном, любил мистификации. А как при его специальности иначе? Немецкий Вилли знал отлично. Но на той стороне вот так, как Кузнецов, он не был. Служил в подразделении у Судоплатова. Его задача — заброска в немецкий тыл разведчиков, диверсантов. В 1944-м, могу представить, что и примеривал в какие-то моменты чужую форму во время радиоигры с фашистами. Он был воспитан в европейских традициях, тут даже актерствовать не приходилось. Потому с обязанностями немецкого офицера, встречающего в далеких лесах заброшенных к нему фашистских разведчиков, диверсантов и солдат вермахта справлялся. Он же их потом и допрашивал, и перевербовывал.

— Когда точно Фишер был заброшен в США? Разногласий и разночтений тут много…

— Я за этим следил внимательно. (Еще бы! Тут впервые в Северной Америке и проходил паспортный контроль и таможенный досмотр его друг и коллега, к документам которого, думаю, Павел Георгиевич тоже приложил руку. — Н. Д.) Вилли прибыл в канадский Квебек 14 ноября 1948 года на пароходе «Скифия» из западногерманского Куксхафена.

— И во время отпуска в 1955-м вы с ним встречались?

— Конечно. Я его и в обратный путь провожал. Ехали вместе в аэропорт, без жены и дочерей. Отпуск в Союзе прошел хорошо, но в машине был он сам не свой — встревоженный. Разговорились. Он и до этого считал свое возвращение в Штаты нецелесообразным. Навалился возраст, говорил, что теперь не тот, уже перевалило за пятьдесят. А тут совсем откровенно и так грустно: «Паша, стоит ли ехать обратно? В Америке я долго. Очень мне тяжело». Вдруг вырвалось уже во Внукове: «Поездка может стать последней».

— Были предчувствия? Подозревал Хейханена?

— Наверное. Рейно был еще тот фрукт! Пьянствовал, даже с женой дрался. Вилли приходилось не только его сдерживать, но и всю работу Вика взять на себя — такая опасность и обуза. Даже, впервые в жизни это говорю, Вилли тогда заплакал, чем меня несказанно удивил. Не в его это стиле…

— Я был поражен, когда прочитал это в ваших ответах на мои вопросы. Вы пишете, что успокоили его, все пошло нормально.

— Да, и расстались мы хорошо. Был Вилли решителен, спокоен.

— Пишут, что он ехал проверять Орлова.

— Николай Михайлович, ну хоть вы эту ерунду не повторяйте! Хенкин пишет, который у нас в разведке не работал, эмигрировал в ФРГ, и надо же было на что-то жить. Вот и продавал свои измышления. Ну вдумайтесь только, как наша разведка могла отдавать одного из лучших нелегалов за Орлова, ушедшего в 1938-м? Это сегодня мы знаем, что Фишер ни единого человека не выдал, вся сеть осталась. А если бы что-то иное? Вы понимаете, что ради такой ненужной проверки не стала бы рисковать ни одна разведка мира. А наша, в законах которой вообще ни одного из своих разведчиков в плену не оставлять, уж тем более. Отдать своего, чтобы потом потратить кучу сил и обменять? Я напомню вам статью англичанина Кукреджа, где он анализировал ситуацию с обменом Абеля на Пауэрса: «Их разведчики во время допросов и судебных процессов не раз демонстрировали дерзкую уверенность в том, что их освободят досрочно».