Месть - Владислав Иванович Романов
Мильда вспомнила, что та их первая ночь действительно случилась в ноябре, только числа она не помнила.
— Извини, я совсем забыла… — смутившись, проговорила Мильда.
— Ничего страшного! — улыбаясь, проговорил Киров. — Я тоже недавно вспомнил. Перебирал свои бумаги и нашел тот старый доклад, который мы вместе тогда готовили.
Он рассмеялся. А Мильда улыбнулась и слегка порозовела. «Да, мы вместе готовили доклад и больше ничего», — подумала она. Но в этой фразе, промелькнувшей у нее, не было ни досады, ни огорчения. Лишь оттенок грусти в ответ на его выражение: с т а р ы й доклад.
Он вдруг стал рассказывать, что у него разладились отношения с Кобой, и все получается не так, как ему бы хотелось, и она поняла, что вопрос с ее переездом осложняется, хотя он повторил, что постарается что-нибудь придумать, но сказал об этом уже не так уверенно, как говорил раньше.
— Как твой муж, устроился на работу? — неожиданно спросил Киров.
— Нет… — помолчав, ответила Мильда.
— Н-да… — Киров взъерошил волосы. — Он ведет себя в последнее время, как подстрекатель. Ругает вождей, клевещет на партию. Мой начальник НКВД даже предлагал арестовать его и выслать из Ленинграда. Я пока не дал согласия, но если он не образумится, то все может кончиться плачевно… Мне неприятно об этом говорить, но он, видимо, не понимает, что терпение властей небезгранично.
Мильда молчала. Киров подошел к ней, обнял.
— Не сердись… Я и терплю его выходки только ради тебя!
Они еще выпили несколько рюмок яичного ликера, и грусть забылась, стерлась; ночь промелькнула, как падающая звезда, и утром она снова заторопилась, они простились впопыхах, он, как всегда, шепнул, что позвонит, и лишь на мгновение задержал ее руку в своей, взглянув на нее с такой печалью, что Мильда не выдержала, бросилась к нему и крепко прижалась к его груди. Даже заплакала.
— Ну что ты, глупенькая, — сонно забормотал он. — Мы же не прощаемся. Вот увидишь, мы будем вместе! Я все сделаю, чтоб мы никогда не расставались. Никогда, слышишь?
— Да, — прошептала она, но ничего не могла с собой поделать: слезы катились и катились сами по себе.
— Да что с тобой?! — удивился он. — Что-то случилось?
Он заглянул ей в глаза, вытер слезы. Она улыбнулась.
— Ну что у тебя стряслось, выкладывай! — уже проснувшись, потребовал Сергей.
— Да нет, ничего, — она достала платок, высморкалась. — Сама не понимаю, что на меня нашло. Какое-то странное чувство, будто мы никогда не увидимся…
Она снова не смогла сдержать слез.
— Не надо, а то я тоже заплачу! — шутливо пригрозил он. — А партийный вождь плакать не имеет права. Все наладится! И у нас будет долгая-долгая жизнь. Я стану старым, противным, и ты меня бросишь.
— Я тебя не брошу, — вытирая слезы, сказала она.
— Ну, смотри, ловлю на слове! — он пригрозил ей пальцем. — На этом и закончим наше маленькое собрание! Беги!..
И она ушла. Но в трамвае все вспомнила и снова заплакала, успокоившись уже перед самым домом, сама не понимая, почему вдруг разревелась, точно они прощались в это утро навсегда.
38
А дальше снова все закрутилось. Киров 24 ноября уехал на пленум. Орджоникидзе в Москве не было, Зинаида Гавриловна сообщила, что он возвращается только тридцатого, но Сергей Миронович его не дождался, а уехал из Москвы вечером 28-го после спектакля «Дни Турбиных» во МХАТе. В Москве остановился в гостинице, поселившись в одном номере с Чудовым. Сталин, как это бывало в прежние приезды, за ним машину не прислал, а он сам не поехал и даже не позвонил ему.
На следующий день Коба с удивлением спросил: чего это он остановился в гостинице, но Киров сказал, что поживет вместе со всеми. Сталин кивнул, заговорил о делах, и вопрос о переезде как бы сам собой отпал. «Вот все и кончилось, — подумал Киров, имея в виду те братские отношения, которые были между ними, когда Сталин, не спрашивая его, присылал машину, немедленно требуя его к себе, и не отпускал до самого отъезда. — Но так даже лучше, я наконец-то свободен и волен делать все, что мне вздумается». Он лишь жалел, что не вернулся Серго, с кем можно было посплетничать и узнать последние новости.
Паукер обходил его стороной, точно зная, что Хозяин свою милость к Кирову переменил, и эта перемена надолго. Сергею Мироновичу казалось, что и Поскребышев уже разговаривает с ним снисходительно, точно он больше не секретарь ЦК, а заезжий гость на пленуме, зато, увидев Берию, Александр Николаевич заулыбался и напомнил, что товарищ Сталин велел обязательно зайти к нему в перерыве заседания.
Но началась работа, и эти мелочи быстро забылись. Киров блестяще выступил на пленуме, сорвав долгие аплодисменты. Бухарин, встретив его в перерыве, долго тряс ему руку, радуясь, что он перебирается в Москву и заменит эту зануду Жданова, выносить которого никто уже не в состоянии, потому что ничего сам решить не может и по каждому пустяку бегает советоваться с Кобой.
— Даже наш Давид — это была также одна из партийных кличек Сталина — не выдержал и его как-то при мне выматерил. Какой он к черту секретарь ЦК! Я боюсь, он и в Ленинграде все, что ты сделал, развалит. Ты предупреди там своих.
Слышать такое мнение о себе от Бухарина Кирову было приятно. Они оба посетовали, что нет Орджоникидзе.
В один из дней Киров даже хотел зайти к Кобе, переговорить с ним начистоту: раз кошка пробежала между ними, может быть, ему не стоит торопиться с переездом, а еще год поработать в Ленинграде. Но на второй день Сталин, зазвав его к себе в кабинет, сам заговорил о переезде в Москву, извинился, что не пригласил Кирова остановиться у себя, но болеет Светланка, и дома у него госпитальный режим. Сказал, что по этой причине, видимо, придется не устраивать и сабантуя в честь приезда Кирова.
— Но ничего, вернется Серго, я ему трех
