Альберт Вандаль - Второй брак Наполеона. Упадок союза

Трудно придумать более искусное вступление. Чтобы заручиться благосклонностью Австрии, русский кабинет воспользовался событием, которое, очевидно должно было перетянуть Австрию на сторону Франции. Он намекнул на брак и рассуждал так. Император всегда питал глубокую симпатию к своему австрийскому брату. В последние годы явилось обстоятельство, препятствовавшее ему следовать влечению своего сердца, ибо Австрия упорствовала в своей непримиримой враждебности к Франции, тогда как он в Тильзите вступил на диаметрально противоположный путь. Сделавшись союзником Франции, император Александр не мог оставаться другом ее врагов. В настоящее время, когда счастливое событие улучшило отношения между Парижем и Веной, препятствие к сближению Австрии с Россией отпадает само собой, и царь может отдаться своей симпатии к Австрии, что вполне совместимо с другими его связями. Вот почему он искренне радуется браку. “Человек менее справедливый, чем Его Величество, быть может, испугался бы его последствий и почувствовал бы некоторую зависть. Его Величество не впадает в подобную ошибку; напротив, он находит, что брак способствует сближению с двором, на разлуку с которым он смотрел о сожалением, и отныне его цель – сохранить наитеснейший союз с императором французов и параллельно установить наитеснейшую дружбу с австрийским императором”.

В этом искусно рассчитанном сопоставлении терминов, в этой подчеркиваемой разнице в выражениях, употребленных для характеристики отношений, которые нужно поддерживать с Францией и завязать с Австрией, ясно проглядывает истинная цель инструкции. В ней ясно видно желание резко обозначить разницу, которую следует делать между еще обязательным союзом и всегдашней симпатией. Вся суть в том, чтобы убедить Австрию, что отныне у императора Алекcандра дружба будет стоять выше союза и непременнo переживет его. Спрашивается, отчего бы и императору Францу не взять за образец подобное поведение? В данный момент он безусловно нашел бы в нем залог безопасности, а в будущем – громадные выгоды.

Само собой разумеется, что, когда Россия выражает намерение держаться системы Тильзита, она говорит о настоящем и не связывает себя на будущее время. Нельзя допустить, чтобы и Австрия считала окончательным то положение, в какое поставили ее последние договоры; чтобы она мирилась с мыслью навеки быть исключенной из Германии, выброшенной из Италии, отделенной от моря, заключенной в тесных границах, начертанных ей шпагой победителя. Вернуть, по крайней мере, некоторые из своих провинций – такова должна быть ее тайная, но неизменная цель. Но вернуть себе часть утраченного, не подвергая себя новым случайностям и риску войны она может только благодаря доброжелательству России. В случае осложнений в Европе, – конечно, при условии, что император Александр будет ею доволен, – он не забудет о ней в возможных в будущем разверстках чужих владений, и будет считаться с ее желаниями, которые предугадывает и одобряет. “Все соображения австрийских государственных людей, – говорится в инструкции, – могут быть построены только на единственной основе: дать отдохнуть монархии от недавней бедственной войны, возвратить час утраченного могущества не новой пробой силы своего оружия, а путем переговоров, которые будут следствием общего согласия. В этих устоях будущей политики венского кабинета Его Величество не находит ничего такого, что не отвечало бы его интересам”.

Мало-помалу автор инструкции расширяет свои предложения. Предусматривая вполне естественное предложение, что Австрия когда-нибудь решится на более деятельную роль, точнее выражаясь, на политику реванша, он открывает вожделениям австрийского дома целиком весь центр Европы. Вот что несомненно и во что в Вене должны хорошенько вдуматься: для России нет никакой выгоды не только помогать Франции удерживать ее завоевания, предоставлять ей царствовать над Италией и оказывать давление на Германию, но даже оберегать ее естественные границы. Австрия может вновь занять и прочно основаться в областях, которые присвоил себе ненасытный народ. Ее восточный сосед не найдет в этом ничего предосудительного.

Здесь автор инструкции с удивительным искусством разыгрывает роль искусителя. Он не сразу приглашает Австрию снова захватить владения, из которых она была вытеснена в несколько приемов. Сначала он ограничивается тем, что пробуждает, ее сожаления, раздражает ее желания, приводит ей на память все утраты. С почти жестокой настойчивостью он долго перечисляет ее потери, рисует пред ее взорами королевства, герцогства, провинции, которыми она не тал давно гордилась и которые теперь оплакивает; указывает на плодородные равнины Ломбардии, на побережья Адриатики, на гавани Истрии и Далмации, на цветущие поля Германии: показывает вдали линию Рейна и Бельгию. Развернув перед ней эти необъятные перспективы, он вдруг делает вид, что отворачивается от них. России там нечего делать. Она не интересуется этими областями; она предоставляет Австрии требовать их обратно, но с условием отплатить ей взаимностью, т. е. дать и ей свободу, предоставить и ей распоряжаться по ее усмотрению в областях, смежных с ее государством, и вот здесь-то читается между строк нигде не называемое имя Польши. Следует, говорится далее, установить принцип невмешательства и взаимного потворства по отношению к областям, в которых каждое из двух государств заставит признать свои права и захватить свою волю. В инструкции говорится: “В числе утраченных провинций, возвращения которых может желать Австрия, большая часть, почти все, может отойти обратно в ее владения, не затрагивая прямых интересов Его Величества. В самом деле, что за дело России, если Нидерланды или Милан, или Венецианская республика, Тироль, Зальцбург, часть самой Австрии, которую она только что уступила, как то: Триест, Фиуме, побережье – сделались бы предметом желаний императора Франции и даже были бы мало-помалу приобретены им или его наследниками? Единственное правило, которому должен следовать петербургский кабинет, это – оставаться верным мудрому принципу равновесия и не допускать расширения без соответственного вознаграждения России, дабы не нарушать относительной силы обоих государств. Венский двор не может не признать, что Россия – единственная страна, прямой интерес которой никогда не будет затронут его приобретениями в Германии или Италии. Но венский двор не может так же не знать, что ни в Германии ни в Италии он ничего не может предпринять, если не будет уверен в молчании или, лучше сказать, в молчаливом согласии России”.

К несчастью, был пункт, где между интересами обеих империй, которые так легко было примирить в других местах, существовал вечный антагонизм. Это был Восток. Кризис, вызванный на Дунае в 1807 г., оставался все еще открытым, он тянулся параллельно с войнами, терзавшими Европу, и, разъединяя Россию и Австрию, служил препятствием для новых коалиций. Александр I и его кабинет знали, до какой степени порицалось в Вене фактическое присоединение княжеств к России, какое неудовольствие вызвало там открыто заявленное ими намерение оставить их за собой. В Вене смотрели на Дунай, как на австрийскую реку или, по меньшей мере как на имеющую сделаться таковою. Налагая руку на нижнюю часть его течения и на его устья, Россия давала повод тревожиться и за интересы настоящей минуты, и за возможность поступательного движения Австрии в будущем. Она превращала в тупик великолепнейший путь, пользуясь которым Австрия надеялась обеспечить себе сообщение с Черным морем и в один прекрасный день проскользнуть на Восток. Чтобы вполне угодить Австрии, России нужно было бы отказаться от княжеств и подписать мир с турками, признавая чуть ли не целость их владений.