Евгенией Сомов - Обыкновенная история в необыкновенной стране

— Эльза, ну ты подумай, что тут написано: «…после двухчасовой варки говядину вместе с костью вынуть из бульона и выбросить, а бульон процедить, влить в него сырое яйцо, и когда оно свернется, отловить ситом белок и выбросить». Ты подумай, так прямо и написано: и говядину, и яйцо просто выкинуть!

И в этот момент перед Сергеем Ивановичем вдруг выросла бабушка:

— Сейчас же отдайте мне эту книгу! И больше никто ее здесь не получит!

Книга исчезла навсегда, а с ней и «грибная начинка к еще, теплым блинам».

О том, что в городе уже ели человеческое мясо, слухи ходили давно, но никто в это как-то не верил. Однажды нам рассказали страшную историю. Одна молодая лаборантка института, где работала мама, пошла навестить свою тетю и застала там такую картину: муж тети что-то варит в котле на плите и по всей квартире разносится запах мясного бульона. В спальне она обнаруживает большой свернутый ковер, в котором оказался труп ее тети со вспоротым животом: в котле муж варил куски печени. Он повернул свое обезумевшее от голода лицо: «Она умерла вчера».

Однако всем этим слухам мы все-таки как-то не доверяли, хотя все время наталкивались на новые доказательства. Например, на рыночной толкучке можно было видеть очень странные куски замороженного розового мяса, которое меняли на хлеб. Однажды я и сам увидел, как продают такой кусок и просят очень немного хлеба. Слышу разговор: «А что это у тебя, батя, за мясо?». Отвечает: «Кролик. В подвале разводим». А кто-то сзади добавляет: «Кролик, который говорить и читать умел!».

Но все-таки полностью сомнения у меня исчезли, когда я увидел у забора труп человека, почти без одежды, у которого обе ягодичные мышцы были вырезаны! Меня охватил такой ужас, что я и вечером не мог заснуть: как закрою глаза, вижу этот труп.

Владимир Федорович Геллер, отец моих двоюродных братьев, был известным в стране коллекционером почтовых марок. Особенно полной считалась его коллекция русских марок. Хранились они в роскошных альбомах, в которых он то и дело что-то переставлял, работая с пинцетом и лупой. Я тоже, как и многие школьники того времени, собирал марки, хотя значения этому особого не придавал, да и хранились они у меня не в альбоме, а просто в конвертах. В блокадную зиму, смотря на дядю Володю, я тоже потянулся к своим маркам, стал приводить их в порядок. Однажды ко мне подсел и дядя, стал мне помогать и рассказывать о марках, да так, что у меня тоже загорелся интерес к ним. У дяди были прекрасные каталоги марок, в них рассказывалось все о каждой марке, и я смог там найти и рисунки своих марок с ценами во французских франках. Оказалось, что и у меня есть ценные марки. Интерес к маркам у меня перешел в страсть.

Как-то раз шел я через толкучку и увидел старичка интеллигентного вида со стопкой антикварных книг, а среди них каталог марок на русском языке. «Сколько?» — «Двести граммов хлеба». В феврале это был дневной паек. Душа моя впала в смятение. Что делать? Пойти на смертный риск однодневной голодовки — это казалось невероятным, я ведь уже еле ходил. Но страсть к маркам шептала другое: «Выдержишь, зато русский каталог». Долго стоял я, переживая эту борьбу, но, наконец, подошел к старику: «Завтра утром приходите — я принесу хлеб».

Пришел домой, вечером делал только вид, что ем хлеб, на самом же деле спрятал его на утро. Утренний же кусок в 200 граммов завернул в газету и понес на толкучку к старику. Каталог был у меня в руках! Он мой. В обед и ужин я опять ничего не ел и всех обманывал. На следующее утро я почувствовал, что с трудом могу подняться и пойти мыть лицо, но новый паек уже подоспел. Разложил, наконец, на столе я свои марки, сижу, все о них читаю. Подходит мама: «Откуда у тебя этот каталог?». Я глупо вру: «Вчера на финский нож выменял». На всю жизнь запомнил я этот случай, он показал мне, что, действительно, «не хлебом единым жив человек!».

Магия весны

Мама все время вспоминает о нашей няне Насте. Настя, как я уже говорил, осталась жить у своей подруги в нашем прежнем доме. Раза два в месяц нас с сестрой посылали ее проведать. Наш путь к ней по извилистым улицам занимал теперь почти час. Мы медленно двигались в цепочке людей, неся ей котелок с супом и кусочек хлеба.

Пока ты находишься дома, да еще у горящей печурки, кажется, что перезимуешь, а вот как выйдешь на морозную улицу и идешь вдоль разбитых и обгорелых домов, среди снежных завалов, вдоль моргов, под звуки артиллерийского обстрела, эта надежда начинает исчезать.

Настя наша стала выглядеть еще хуже: лицо совсем круглое от отеков, говорит слабым голосом, почти все время лежит, но в комнатке тепло, подруга помогает. Настя поднимается с большим трудом и ест все с полным безразличием. Придя еще через неделю, мы заметили, что все отеки сошли, но когда мы ее посадили, чтобы покормить, то оказалось, что она превратилась в живой скелет. У нее начался так называемый голодный понос, который быстро приводит человека к концу. «Я скоро умру», — безразличным тоном говорит она нам. Я слышу это, но никак не могу поверить, что такое может случиться, ведь никто из наших близких еще не умер. Но это случилось. Когда мы еще через неделю пришли к ней, соседи (подруга была на работе) передали нам записочку, что Настя три дня назад умерла.

Возвратившись домой, мы обнаружили, что и наша мама лежит и уже не может подняться: у нее тоже начался голодный понос. У меня все похолодело внутри — значит, и ее через неделю не станет. Бабушка и тетя Эльза пошли за знакомым врачом, который жил в том же доме. Его удалось привести, хотя он был совсем исхудавший и слабый. Он дал маме таблетки висмута и сказал, чтобы ее каждые два часа поили теплым чаем с сахаром и ставили грелки к ногам. О, чудо! Через неделю понос прошел, она села на диван сама.

Сергей Иванович тоже почти уже не встает. У дяди Володи отекли сильно ноги. Как их спасти? На семейном совете кто-то дал очень дельный совет: расклеивать на заборах объявления об обмене ценных вещей на продукты питания. Это было начало февраля 1942 года, когда уже ледовая трасса через Ладожское озеро была проложена и в город пришли первые военные автомашины, нагруженные продуктами. На улицах города появились люди, с упитанными розовыми лицами в военных полушубках — люди с «того берега». На стенах домов, около больших перекрестков запестрели сотни приклеенных бумажек с объявлениями об обмене вещей на продукты. Без особой надежды на успех мы стали расклеивать и наши объявления: «Меняю золотые украшения, старинный фарфор, отрезы на костюмы из английского бостона и габардина и т. д». И вот вдруг однажды днем мы услышали осторожный стук в нашу наружную дверь: входят двое, муж и жена, с закутанными шарфами лицами. Лица оказались румяными, стало ясно, что они «оттуда», но расспрашивать нет смысла, прежде всего нужны продукты. Они отобрали из предложенных нами вещей два английских шерстяных отреза, гарусную шаль и лаковые ботинки, в наших же руках оказалась буханка хлеба, килограмм масла и килограмм сахара. Это была победа! Все это было сразу же разделено по семьям, и уже через неделю наша мама и Сергей Иванович встали на ноги. Но это было еще не все. Снова стучат в нашу дверь, и снова люди с румяными лицами, но на этот раз их интересуют только золотые вещи старинной работы и часы. После их ухода у нас остались огромный кусок телячьей ноги и говяжья печень. В квартире появился уже забытый нами запах бульона. Кто бы мог подумать, что среди этой народной беды есть люди, которых могут интересовать какие-то вещи, а не только хлеб! Через несколько дней снова стучат в дверь. На это раз пришел господин военного вида, но на гимнастерку он надел штатское пальто. Он коллекционер! Его интересуют только ломоносовский фарфор XVIII века и брюссельские кружева. Что же берите, господа, оставьте нам только жизнь! Почти каждую неделю кто-то к нам приходил и что-то уносил. Теперь-то мы знали, что народная беда — лучшее время для наживы. Хотя это знали еще и древние греки.