Джордж Кеннан - Дипломатия Второй мировой войны глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана

22 ноября 1949 года

Суть проблемы заключается в том, что моя концепция в отношении характера осуществления наших дипломатических усилий на международной арене не разделяется руководством Госдепартамента, от которого, хорошо это или плохо, сам госсекретарь находится в большой зависимости. Если он даже и разделяет мое мнение, ему нелегко найти сторонников, поэтому он вынужден идти на поводу у лиц, взгляды которых на международное положение сильно отличаются от моих. В результате этого принимавшиеся решения были, как правило, не унифицированы и не приносили необходимой пользы, не давая требовавшегося направления действий. Только теоретическое обоснование того или иного решения могло стать основой проведения политики как нашей делегацией в Нью-Йорке, так и военными администрациями в оккупированных странах, причем исполнители должны проникнуться сутью разработанной доктрины, понимая необходимость тех или иных действий. А поскольку существующая правительственная система не обеспечивает дисциплинарного воздействия, то индоктринация должна проводиться методами убеждения и разъяснения как в области общественного мнения, так и деятельности всех институтов… Такие размышления привели меня к выводу, что, если я когда-либо и стану вновь заниматься деятельностью, направленной на благо страны, набравшись мужества и исходя из собственных убеждений, это надо будет делать вне стен данного учреждения (Госдепартамента)».

Сейчас я не помню уже точно, чем конкретно занимался и как проходили последние дни перед моим уходом из группы политического планирования Госдепартамента. Был уже конец года. Предстоявшее изменение образа жизни все же отдавало определенной горечью, поскольку мои отношения с сотрудниками группы, приходившими к нам за время нашей деятельности и уходившими на другую работу, носили тесный и дружеский характер, окрашенный интеллектуальной близостью. Целый ряд были вообще выдающимися личностями, взять хотя бы Чарльза Бартона Маршалла, Луи Холла, Доротею Фосдик и Джона Патона Дэвиса.

Как прошло мое прощание с группой, не осталось в моей памяти. Помню лишь утро на своей ферме, когда на меня нахлынули воспоминания.[44] Я поехал тогда в ближайший питомник, чтобы приобрести саженцы. По дороге туда в голове моей прошли чередой успехи и неудачи в деятельности нашей группы, более двух с половиной лет работы, попытки воздействия на принятие правительством Соединенных Штатов тех или иных решений. Мысль моя перекинулась на пчел, собиравших нектар тут и там, а потом улетавших и никогда не знавших конечных результатов своего труда. Наконец я остановил автомашину на обочине дороги, нашел клочок бумаги и написал в стихотворной форме свое прощальное послание бывшим коллегам:

Друзья, винтики громоздкой машины, учителя и ученики,Неутомимые, как пчелы в улье труженики.Обреченные на ведение бестолковой борьбы,Полномочия и действия в которой никак не определены.Должные в тесном мире стекла и стали пребывать,Но суть проблем и без поддержки раскрывать.Обязанные чистое цветение, глубокие оттенки и тонкое благоухание отбирать,Чтобы затем все синтезировать и о полученных результатах долгое время помалкивать…До тех пор, пока однажды просто вы сможете представить ихВеликой Белой королеве, но анонимно и безличностно.Такова жизнь, обязанности и судьба,Которую мне суждено было испытать,А вот теперь настала пора вам ее завещать.Пусть же сырость и утренний туман не определяют вамПогоду и не становятся источником огорченийИли поводом для обнажения клинков.Упаси вас, Боже, от подобных искушений!Не докучайте бюрократам и не взывайте, как я, к небесам,Поскольку справиться с огромным грузом дано все равно не вам.Кто знает?Ведь королева брошенные вами зерна может вдруг прорастить и такой урожай получить,Которым весь мир станет удивляться,А историки восхищаться.И вот тогда, сбросив оковы и освободясь от тяжкого труда,Нежась в лучах солнца,Она станет сама источником тепла,Которое необходимо людям всегдаИ не только в осенние или зимние холода.

Глава 20

ПОСЛЕДНИЕ МЕСЯЦЫ В ВАШИНГТОНЕ

В последние недели 1949 года, когда я готовился к передаче руководства группой политического планирования Госдепартамента своему преемнику, произошли два события, придавшие новую обостренность целому ряду проблем, связанных с разработкой атомного оружия. 19 сентября от ученых и экспертов по разведке нам стало известно, что русские взорвали атомную бомбу. А вскоре после этого сообщили, что разработка американской водородной бомбы («супербомбы», как ее у нас называли) успешно завершена и она готова к производству. На обладание новым оружием требовалось президентское решение. Поскольку переговоры о международном контроле за атомным оружием велись в ООН еще с 1946 года, было ясно, что решающее слово для принятия соответствующего решения за госсекретарем.

Некоторые эксперты, в числе которых находился Роберт Оппенгеймер,[45] считали, что, прежде чем приступить к производству оружия огромной разрушительной силы, следовало сначала разобраться в создавшейся ситуации с учетом международного контроля за атомным оружием и убедиться в невозможности достижения международного соглашения, которое исключило бы необходимость подобного рокового шага.

Предложил ли госсекретарь мне заняться этой проблемой или же я включился в эту работу по собственной инициативе, точно уже и не помню. Как бы то ни было, я с несколькими сотрудниками занимался затронутыми вопросами в течение последних недель 1949 года. В двадцатых числах января я передал госсекретарю объемный доклад с моими изысканиями и изложением своего мнения. Поскольку я уже не был руководителем группы планирования, то доклад этот носил характер моего личного меморандума с моими же комментариями. Считаю, что этот документ по характеру затронутых в нем аспектов был одним из наиболее важных, если не самым важным из всех документов, подготовленных мной для правительства. К сожалению, из-за политики, проводимой тогда нашим правительством, его не опубликовали.

В этом документе (пишу по памяти, так как никаких записей не сохранилось) я начал свое изложение с анализа нашей позиции по проблеме международного контроля за атомной энергией. Если мы действительно намеревались, вопрошал я, исключить атомное оружие из своих арсеналов, то проводимая нами политика не вполне оправдывает такой подход. В принципе имели различные пути и возможности – может быть, не жизненно важные, но достаточно серьезные – сблизить нашу позицию с взглядами русских и других держав. Но действительно ли мы ставили перед собой цель запрещения атомного оружия? – вопрошал я снова. На самом ли деле мы хотели именно так решить этот вопрос и обезопасить самих себя и мир? Ответы на эти вопросы зависели, как я понимал, от того, в качестве какого фактора это оружие рассматривалось в нашей оборонной политике. Наиболее существенными были два варианта, которые я стал интерпретировать. Первый исходил из вынужденной необходимости иметь в своем арсенале оружие, наличие которого нами воспринималось с сожалением, порицанием и даже раскаянием, нахождение на вооружении которого, однако, оправдывалось тем, что мы не были уверены в возможном его появлении у вероятного противника и использовании против нас. Сами же мы не имели намерений в применении его первыми даже в военных конфликтах, хотя и должны были считаться с такой вероятностью. Второй рассматривал это оружие как важную составную часть нашей обороны, без которого мы не могли обойтись и которое планировалось использовать неожиданно для противника, но обдуманно, в независимости, было ли оно применено против нас. В этом случае вполне вероятно, что мы могли задействовать его первыми при развязывании военных действий. Наши же нынешние высказывания и действия, отметил я, носят двусмысленный, неясный и противоречивый характер. Нам не хватало искренности, когда на международных форумах мы говорили о желании запрета атомного оружия. Из заявлений наших политических и военных лидеров, а также из понимания, существовавшего между нашими союзниками по НАТО, вполне очевидно, что наша оборонительная доктрина основывается на использовании этого оружия и возможности его применения первыми в крупных военных конфликтах, независимо от того, было ли оно использовано противной стороной.