Анри Труайя - Оноре де Бальзак

Услышав от Бальзака о грустной необходимости трогаться в путь посреди зимы, удерживать не стала. Довольствовалась тем, что подарила лисью шубу. Но морозы были такие лютые, что местный портной сшил для вечно зябшего француза пальто, которое надевалось поверх шубы, словно броня. При прощании растроганная графиня добавила к этим практичным подаркам еще один – девяносто тысяч франков, которые должны были помочь ему справиться с трудностями, поджидавшими его в Париже. Он благодарил за все: гостеприимство, деньги, шубу, отмеренную по каплям любовь.

За эти четыре месяца писатель не так уж плохо поработал, ведя жизнь рассеянную и счастливую. Но, самое главное, был свободен от мелочных забот, досаждавших ему дома: не надо было вовремя предоставлять очередную рукопись, выпроваживать кредиторов, занимать деньги, сопротивляться журналистам… И если в Верховне сердце его не успокоилось, то рассудок, безусловно, да. По возвращении на улицу Фортюне обо всем этом можно будет забыть.

Оноре тронулся в путь тридцатого января, дрожа и бранясь, доехал в повозке до Львова, затем до Кракова, где смог, наконец, сесть в поезд на Бреслау. Каждый этап путешествия он подробно описывал Ганской – та должна была знать о каждом его шаге, о людях, которые ему повстречались, о курсе рубля в разных городах. Сделав крюк – Майнц и Франкфурт, вернулся в Париж еще более потерянным, чем чувствовал себя в Верховне на другой день после своего приезда. Только там он жил вне времени и пространства в неприступной крепости, в столице сразу окунулся в суматоху и шум современности. Улицы выглядели угрожающе, друзья – измученными и озабоченными. Сам же задавался вопросом, не лучше ли быть подданным Николая, чем Луи-Филиппа.

Глава шестая

Горячка политическая, горячка любовная

Париж лихорадило. Реформисты то и дело устраивали банкеты, на которых ораторствовали, ругая правительство и требуя смены власти. Казалось, даже национальная гвардия была охвачена либеральной горячкой. Будучи апологетом сильной власти, Бальзак презирал мягкотелость Июльской монархии, но возможная жестокость дезориентированной толпы не могла не внушать опасений. Вернувшись пятнадцатого, двадцатого писал Ганской: «Вы и знать не знаете, что мы на пороге революции. Оппозиция развязала сражение с властью на улицах, это может закончиться ничем или перевернуть все».

Двадцать второго обедал у Жана де Маргонна, у которого в Париже была небольшая квартира. Большинство приглашенных в последнюю минуту отказались прийти из-за беспорядков. Бальзаку пришлось брести домой пешком – экипажи опасались выезжать на улицы. Он обнаружил, что баррикады вплотную приближались к его дому. Войска методично разрушали их, не оружием, топорами. Но эти серьезные события отступили на второй план, когда пришло письмо от Евы. Немедленно сел за ответ: «Вы не можете представить, какие чувства всколыхнул во мне запах этой бумаги… Я ненавижу Францию и готов на всю жизнь остаться в Верховне или Павловске». В тот же вечер Оноре узнал, что король уступил толпе и сдал не слишком популярного главу правительства Гизо, поставив на его место Моле. «Это первый шаг Луи-Филиппа к ссылке или на эшафот, – пророчествует Бальзак. – Разумные люди удручены, но это единственное, что им остается… Вокруг кричат: Долой Луи-Филиппа! Да здравствует Республика! Что с нами будет? Я приведу в порядок свои паспорта – не хочу жить при Республике, да ей и не устоять больше двух недель». И вновь провозглашает необходимость автократии: «Политика не должна знать жалости, только так государство может быть уверенным в своих силах. Признаюсь: видя то, что приходится видеть, лишний раз выступаю сторонником австрийского carceri duri, Сибири и всех форм абсолютной власти. Моя доктрина абсолютизма годна на все времена, ее сторонником стал даже Сюрвиль. То, что случилось в эти два дня, – позор… Это все глупости резонера, сидящего на троне».

В ночь на двадцать пятое февраля Луи-Филипп отрекся от престола. Регентшей стала герцогиня Орлеанская, мать графа Парижского девяти с половиной лет от роду. Король пешком вышел из Тюильри и сел в экипаж на площади Согласия, бежав от своего народа. Но народу не нужна была ни регентша, ни граф Парижский, и, говоря словами Бальзака, «несколько несчастных» провозгласили Республику. Составилось временное правительство, которое никто не мог возглавить. Любопытства ради Оноре вместе с другими зеваками спустился по Елисейским Полям до Тюильри, открытого теперь всем ветрам. Опьяненные победой, повстанцы били зеркала и хрустальные люстры, срывали бархатные занавески, драли картины, жгли книги. Затем вандализм уступил место грабежу – брали все, что попадалось под руку. Это был праздник глупости, жестокости и алчности. Хотя зрелище и внушало отвращение, инстинкт коллекционера взыграл, и Бальзак унес на память куски драпировки и украшения трона, а также несколько тетрадок «маленьких принцев» – графа Парижского и герцога Шартрского. Покончив с Тюильри, бунтовщики беспрепятственно проникли в казармы, где завладели оружием, сожгли принадлежавший королю дворец в Нейи. «Париж во власти последних негодяев. Самые революционные меры с быстротой молнии сменяют одна другую. Каждый гражданин – гвардеец. Наконец, они уже произнесли эти фатальные три слова: свобода, равенство, братство. Все называют друг друга на „ты“… Предвижу гражданскую войну во Франции или войну с Европой», – констатирует Оноре, которого никак не могло успокоить, что в состав временного правительства вошел его друг Ламартин. Напротив, неистовый романтизм поэта внушал опасения: вместо того чтобы успокоить народ, он подогревал страсти необдуманными обещаниями. «Теперь Ламартин! Гарантирует каждому работу, причем работу, которая способна удовлетворить все их нужды… Это сумасшествие. Таково начало. Каков будет конец?»

Глядя на разграбление Тюильри, Бальзак встретил знакомого молодого литератора Жюля-Жака Шамфлери и пригласил к себе на улицу Фортюне. Встреча продолжалась три часа. Добродушно настроенный хозяин был одет в свое знаменитое монашеское одеяние. «Он смеялся много и громко, – будет вспоминать Шамфлери. – Живот его сотрясался от радости, за полнокровными губами скрывались несколько редких зубов, мощных, словно клыки». С неподражаемой уверенностью старшего товарища тот давал ему советы, как устроить свою карьеру. Гость специализировался на коротеньких сказках для газет. Автор «Человеческой комедии» полагал, что такие писания забываются сразу по прочтении. Только романы и театр приносят деньги и известность. В качестве подтверждения своего преуспеяния провел собеседника в «галерею», гостю вдруг показалось, что он прогуливается среди сокровищ кузена Понса.