Варвара Головина - В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых
Накануне Рождества Христова, в Сочельник, после всенощной, у императрицы была всегда елка для ее августейших детей, и вся свита приглашалась на этот семейный праздник. Государь и царские дети имели каждый свой стол с елкой, убранной разными подарками, а когда кончалась раздача подарков самой императрицей, тогда входили в другую залу, где был приготовлен большой, длинный стол, украшенный разными фарфоровыми изящными вещами с императорской Александровской мануфактуры. Тут разыгрывалась лотерея между всей свитой, государь обыкновенно выкрикивал карту, выигравший подходил к ее величеству и получал свой выигрыш-подарок из ее рук.
С тех пор, что я себя помню, с моих самых юных лет, я всегда присутствовала на этой елке и имела тоже свой стол, свою елку и свои подарки.
Эти подарки состояли из разных вещей соответственно летам; в детстве мы получали игрушки, в юношестве — книги, платья, серебро; позже — брильянты и т. п. У меня еще до сих пор хранится с одной из царских елок: письменный стол со стулом к нему, на коем и сижу в эту минуту; сочинения Пушкина и Жуковского, серебро и разные другие вещи. Елку со всеми подарками мне потом привозили домой, и я долго потешалась и угощалась с нее.
Нас всегда собирали сперва во внутренние покои ее величества; там мы около закрытых дверей концертного зала или ротонды в Зимнем дворце, в которых обыкновенно происходила елка, боролись и толкались, все дети между собою, царские включительно, кто первый попадет в заветный зал. Императрица уходила вперед, чтобы осмотреть еще раз все столы, а у нас так и билось сердце радостью и любопытством ожидания. Вдруг слышался звонок, двери растворялись, и мы вбегали с шумом и гамом в освещенный тысячью свечами зал. Императрица сама каждого подводила к назначенному столу и давала подарки. Можно себе представить, сколько радости, удовольствия и благодарности изливалось в эту минуту. Так все было мило, просто, сердечно, несмотря на то что было в присутствии государя и императрицы; но они умели, как никто, своей добротой и лаской удалять всякую натянутость этикета. Более полвека теперь прошло, много воды утекло, а как представится это счастливое прошлое, невольно слезы навертываются на глаза.
1837 год я уже совсем ясно начинаю припоминать, мне тогда было 5 лет, и именно в это время приближение елки сильно врезалось в мою память.
Нужно сказать, что примерно за неделю до Рождества и «большой елки», как мы ее называли в детстве, у великих княжен Марии, Ольги и Александры Николаевн, в какой-нибудь выбранный день, делалась так называемая нами «маленькая елка»: тут юные великие княжны и малолетние великие князья дарили друг другу разные безделушки. В этот же описываемый теперь мною 1837 год «le petit nouire» случился 17 декабря. Присутствовали: сестра София, брат Сережа, еще подруга детства Александры Николаевны — графиня Анна Михайловна Виельгорская[60] и я.
По окончании нашего детского празднества, нас, детей, т. е. Николая и Михаила Николаевичей[61] и меня, повели пить чай в детскую великих князей. За столом сидела и разливала нам чай старшая няня, англичанка, которую звали Мими[62]. Она была в большом почете у императорской фамилии, вынянчив всех царских детей, начиная с великого князя Александра Николаевича.
Вот эта старушка, Мими, как вчера помню, говорит за чаем входившему лакею: «что это так гарью пахнет? верно, у тебя что-нибудь на сапогах»; лакей осматривается и отвечает: «никак нет-с, не могу знать».
По окончании чая меня отправляют домой и укладывают спать. Это было приблизительно между 8 и 9-ю часами вечера. Ночью я просыпаюсь и вижу из окна своей детской[63] громадное зарево; зову свою няню, которая стояла совсем одетая у окна и смотрела; зову ее и спрашиваю:
— Что это такое?
Она мне отвечает: «Ничего, Мария Петровна, это солнце всходит, спите покойно!» Это был пожар Зимнего дворца!.. Добрая старушка скрыла правду, чтоб меня не испугать! Оказывается, когда мы пили чай у великих князей и старушка Мими чувствовала запах гари, то дворец уже горел, но никто этого не подозревал. Впрочем, потом говорили, что балки тлели уже несколько дней до того. После моего отъезда великих князей уложили спать, а часа через два пламя показалось уже снаружи, так что сестра моя и графиня Виельгорская находились еще у великих княжен при первой тревоге пожара.
Их величества были в то время в Большом театре, где давался новый балет «Восстание в Серале», и моя мать сопровождала императрицу. Когда государю донесли, что дворец горит, он бросился домой на тройке дежурного флигель-адъютанта, так как его сани были отпущены во время представления, а императрица с матушкой отправились в карете к горящему дворцу. Царских детей отвезли сейчас же в Аничков дворец. Императрица же оставалась с моей матерью до последней минуты в своих покоях, помогая собирать и укладывать, что было можно, из своих вещей. Когда огонь уже подвигался к внутренним покоям ее величества и видно было, что спасения нет, государь, находившийся все время на пожаре и распоряжавшийся лично всем, пришел сказать императрице, что пора уезжать из дворца, потому что грозит опасность. Тогда только она решилась покинуть свое горящее гнездо[64]. Императрица отправилась с моей матушкой тоже в Аничков дворец. Матушка не отходила ни на минуту от ее величества в эту страшную ночь. Когда они проходили через ротонду, ближайшую залу к внутренним покоям, выносили образа из малой церкви, дверь которой выходит в ротонду. Не успели они дойти до середины залы, как все двери в ротонду с треском и свистом отворились, и из двери, ведущей в концертный зал, вырвалось пламя, охватившее ротонду; в эту самую минуту со страшным шумом, силой огня и ветра была привлечена и брошена в двери громадная люстра аванзала… Минута была полная ужаса! Таким образом, императрица, преследуемая огнем, прошла коридором на Салтыковский подъезд и там села в карету с матушкой.
Их величества оставались тверды и спокойны духом, несмотря на весь страх и горе, причиненные им этим страшным пожарищем.
После пожара Зимнего дворца царская фамилия оставалась в Аничковом дворце до перестройки первого, и в этот год елка накануне Рождества была устроена в зале Аничкова. Помню, что этот раз елка была грустная. Государь был ужасно нервный после пожара и все приказывал тушить свечи; ему очень был неприятен вид огня.
Как вообще император Николай Павлович был добр, прост и скромен в обыденном обхождении, можно только удивляться. Он часто посещал мою мать и приходил обыкновенно в шесть часов вечера, совершая свою послеобеденную прогулку пешком (тогда обедали при дворе в половине четвертого или в четыре часа). Родители же мои, по старому обычаю, имели обыкновение отдыхать после обеда. Приходил государь неожиданно. Вдруг слышался троекратный звонок на подъезде, и докладывали матери: «Государь пришел». Пока же матушка выйдет, осветят комнаты и проч., он себе стоит терпеливо в темной гостиной и ждет, пока его попросят в кабинет. Он долго сиживал у матушки, а для нас было громадное счастье ожидать выхода его в соседней комнате и слышать от него какое-нибудь ласковое или шутливое слово. Он никогда не позволял провожать себя далее передней и сам замыкал за собою дверь, чтобы никто не выходил на лестницу. Вообще, учтивость и внимательность государя доходили до такой степени, что в настоящее время их и не поймут.
