Теодор Вульфович - Там, на войне

— Сам приехал! — все ж сообщила тетка.

… Как ни трудно было пробраться к командиру заставы особых войск, ребята к нему прорвались. Вернее, прорвался Даниил и проволок за собой ошалевшего Ивана.

Командир заставы выговаривал слова, определяющие суть дела, тихо, а ругался скверно и громко, отчего казалось, что он только и матерится. Наверно, таким способом он непрерывно будил себя, чтобы не облокотиться на какой-нибудь дверной косяк или попросту не упасть.

То была головная застава, и отсюда командира тянули на разрыв в разные стороны посыльные и два телефона — один постоянный, другой полевой, с крутилкой.

— Слушаю вас, товарищ… — сдержанно говорил он в трубку. — Да заткнись ты! — Губы шевелились в не произнесенных вслух ругательствах (это уж он на очередного посыльного), и снова в трубку: — Проверил, товарищ гене… Точно. Повторяю… В ночь, десант противника… с самолетов. Район Федорино-Ищеино… В сторону Боровск-Верея… Командир третьего рабочего батальона собрал всех… И преградил дорогу врагу… Большинство погибли… Комбат ранен кинжалом в грудь. Вынесен адъютантом — фамилия неизвестна… Выясняю… Парашютисты рассеяли второй и третий рабочие батальоны. А сорок шестой отрезан… Судьба неизвестна… Противник задержан в районе Федорин-Шубино… Нет… Другого десанта нет… Где я возьму другой?.. Это точно!.. Отвечаю… Есть головой!.. — Он опять было ругнулся, но, досадуя на себя и на обстоятельства, сплюнул в сторону. — Да это какой-то… Ну, паникер!.. Слушаюсь… Из-под земли… И закопаю!

Даниил все время заглядывал в окно. В промежутке между двумя домами виднелся эшелон. Паровоз подан и стоял под парами. Там уже никто не разгуливал — все бегали.

А командир заставы снова в трубку:

— Записываю, товарищ… Сообщил майор… Со слов начальника дорожного участка… Найду… Оторву гаду… Есть. Для красного словца… Без самоуправства… По всей строгости… Отправлю… Есть… — Он еще немного послушал и шмякнул трубку на рычаг.

— Вот так!.. Была ваша Маша, да вся вышла.

— Куда? — еле выговорил Иван.

— За кудыкины горы!

Тут не выдержал Даниил:

— Зачем же вы ее здесь держите? У нее все документы… И в роте могли спросить.

— В ро-те! — передразнил его командир и вдруг сменил гнев на милость. — Знаешь, что я тебе скажу? Катись отсюда к Маниной матери. Делать мне больше нечего, только на каждую бабу личное дело заводить. Ты что думаешь, мы здесь блох ловим? — Он уже крутил ручку полевого телефона, но ответа не было. Он продолжал крутить и уже жаловался Даниилу и Ивану: — Опять связи нет! Каждый час исправляют, а она… рвется! — Об этой телефонной связи он говорил, как о ненавистном ему животном. — С такой связью что можно делать?.. Знаешь?!

— Знаю! — с вызовом ответил Лозовой.

Ворвался вестовой с пакетом. Командир заставы тряхнул головой, будто взболтнул ее, разорвал пакет, глянул в бумагу и закричал на вестового:

— Без!.. Без всякого!.. Паникеров-провокаторов к стенке! Он что, только сегодня вылупился?! — Схватил фуражку и крикнул в коридор: — Машину к стенке… Тьфу ты… К дверям!

— Да это комендатура, застава или что?! — крикнул Даниил, но голос его сорвался и он вроде бы взвизгнул, глаза были как у разъяренного щенка, про таких говорят — «шерсть дыбом». — О живом человеке спрашиваем! Комсорг я. Комсорг!! — Это был его последний козырь, и тут он соврал, потому что комсоргом он уже давно не был. — Где она?

Командир заставы остановился на полпути, уставился на него: «Что за тип?.. Собственноручно подписывает себе смертный приговор…» — и даже губа отвисла от удивления.

— Ну ты… Дурь!.. Ты бы в фашистов так вгрызался, как в меня. Везучий. Удрябывай отсюда, да поживей, а то… — он так сжал кулак, что не только суставы, но и пальцы стали белыми. — А ну, пользуйся!

Даниил глянул на Ивана и увидел, что Татьянникову просто плевать на все эти угрозы, и его холодная отрешенность передалась Лозовому. Оба не двинулись с места.

Уже в дверях командир заставы произнес:

— Да отпустил я вашу Машу. Уж не помню когда. Пугнул и отпустил.

— Перед бомбежкой или опосля? — еле выговорил Иван.

И тут командир заставы ответил тихо, вроде извиняясь:

— Хоть убей, не помню…

… возникла ли страна в один день? Рождался ли народ в один раз? едва начал родами мучиться, родил сынов своих?

Тяжелым лихорадочным был октябрь сорок первого. Ну что такое неполные четыре месяца? Пустяк! Но первые четыре месяца войны, где каждый день воевавшему засчитывался за три, а, по сути, для тысяч, десятков и сотен тысяч людей засчитывался вечностью, эти четыре месяца были чередой дней, часов, минут суровой расплаты и мучительного искупления. Это была особая война и особая школа, где за то, чтобы обучить на поле боя роту, надо было уплатить дань. А дань исчислялась не серебром, не златом, а ценой самой жизни половины списочного состава твоего взвода, твоей роты. Если бы только одной твоей роты! И если б только половиной! Тут в счет шли батальоны, дивизии, армии — от одного-единственного до сотен тысяч — миллионов — весь твой народ.

По фронтовому напряжению на московском направлении 12 октября был особым днем. На Бородинском поле — в самом центре самого центрального направления — вся тяжесть невиданно концентрированного удара немецко-фашистских войск, направленных на захват Москвы, обрушилась на Краснознаменную дивизию того самого худощавого полковника Полосухина, который обещал воевать «как следует». Курсанты подольских училищ, бойцы запасного полка, артиллеристы, пулеметчики и молодые необстрелянные бойцы, что в последние часы успели подойти им на поддержку, — вот все те силы, что сдерживали вражеский натиск нескольких танковых, моторизованных и пехотных дивизий. История назвала это направление — «Воротами Москвы». Не многим из защитников этих «Ворот» суждено было выйти с Бородинского поля.

Те, кто встали на эти рубежи, уже знали, что их ждет, когда готовились к бою, когда вступили в бой, и не роптали, не кляли судьбу в тот миг, когда тяжелое предчувствие сбывалось. Огненные кольца, охваты, фланговые удары и прорывы, танковые тараны, массированные атаки авиации и действительно многократно превосходящие силы противника. Будь они прокляты во все времена — и «превосходящие силы», и те, кто позволил им стать «превосходящими». Сражались наши защитники в тех огненных кольцах насмерть, потому что Можайскую линию оборонять было, прямо скажем, мало кому, а кое-где и некому. Бойцы со скрежетом зубовным произносили: «Ну когда же?.. Когда?!» — обращая вопрос то ли к небу, то ли к земле, то ли каждый к себе самому.