Штурм Берлина - Воспоминания, письма, дневники участников боев за Берлин

Вечером 1 мая наши танки вышли к Аугустусплац. Здесь нас остановил шквальный огонь из церкви, возвышавшейся в центре площади. Мы уже знали, что конец боёв совсем близок – кольцо окружения всё теснее сжималось у горла Берлина-Бранденбургских ворот. Наши рации уже ловили предложения немецкого командования о сдаче. Уже сотнями сдавались немцы, и длинные колонны грязносерых пленных уныло плелись в наш тыл. Но гитлеровцы, засевшие в церкви на Аугустусплац, всё ещё огрызались. Они располагали восемью пушками и двумя самоходками, закопанными у ворот здания. Нам пришлось пойти в обход. Боковыми улицами танки подошли почти вплотную к церкви и стали бить по немцам в упор. Сюда подтянулось и несколько приданных нам тяжёлых танков.

В три часа ночи немцы попытались оказать помощь своим окружённым группам. Загудели самолёты, и над улицами закачались зонтики парашютов. Парашютисты с автоматами и длинные, как гробы, ящики с боеприпасами опускались на груды камня, на развалины домов. Многие сразу же попали в руки наших бойцов. Вот один парашютист опустился на крышу высокого дома. Юркая фигурка зашевелилась, замелькал луч сигнального фонарика. Командир взвода танков Брудян дал по диверсанту короткую очередь из автомата, и возня на крыше прекратилась. Автомат и фонарь слабо звякнули о мостовую, а гитлеровец повис над улицей, беспомощно болтаясь на стропах парашюта.

Было уже под утро. Гул наших пушек покрывал все остальные звуки. Но в промежутках между орудийными залпами всё ещё трещали немецкие пулемёты и сдваивались очереди разрывных пуль. И вот вдруг рации передали приказ: "Гарнизон Берлина сдался – прекратить стрельбу". Смолкли наши орудия, и поднялись вверх стволы танковых пушек. Но тишина не настала – всё так же свистели немецкие пули и фырчали вдоль улицы немецкие болванки. Гарнизон церкви продолжал сопротивляться.

Что же, драться, так драться, – не нам складывать оружие в этом бою. "Огонь всеми танками!" – прозвучал приказ, и сухой звонкий треск наших противотанковых пушек и глухой гул танковых орудий слились в неистовый одновременный залп. "Тридцатьчетверки" били по амбразурам и окнам зданий, тяжёлые танки крушили углы и простенки.

Непрерывный обстрел продолжался около часа. Тогда, наконец, из еле различимого в дыму и пыли подвального окна церкви выползла надетая на штык белая тряпка и слабо заколыхалась у самого тротуара. Был отдан приказ: "Прекратить огонь!" Наступила тишина. Стоявший рядом со мной солдат нерешительно сделал шаг вперёд на уже безопасную улицу. Потом остановился, снял пилотку и, вытирая вспотевший лоб, растерянно и счастливо улыбнулся.

А из подвала, угрюмо отворачиваясь или заискивающе улыбаясь, выползали гитлеровские солдаты и офицеры и, бросая оружие во всё увеличивающуюся кучу, медленно поднимали руки. И высокий, худой немецкий майор, жадно жуя чёрствый ломоть хлеба, уже давал через переводчика свои показания.

Майор МАЛЫХ

В ночь на 2 мая наша рота продвигалась по разбитым улипам Берлина. В эту ночь немцы отступали по всем улицам, и некоторые части их пытались уйти из города. Мы имели задачу помешать фашистам улизнуть из Берлина. Командир роты гвардии старший лейтенант Багаев приказал нам по одному пройти в какой-то дом на Фридрихштрассе. Вот мы добрались до места и установили свой пулемёт на столе возле окошка. Немецкий снайпер заметил нас и давай бить по окну. Я стал наблюдать, откуда он бьёт. Но он перестал бить.

Было очень тихо. Только я подумал, что после этой тишины немцы должны пойти в контратаку, как увидел у соседнего дома немца с фаустпатроном в руках. Он целился в наше окно. Гвардии красноармеец Павлюченко снял этого фаустника. Тут вдруг немцы подняли стрельбу с разных сторон. На улице появились два немецких транспортёра, за ними грузовая машина с боеприпасами. Я дал им подойти метров на тридцать к нашему дому и тогда стал бросать в окно гранаты. Грузовая машина загорелась. После этого на улице появлялось ещё очень много немецких машин, но мы их не пропускали. Как только машина показывалась из-за угла, мы стреляли из пулемёта по шоферу, и машина останавливалась. А потом мы добивали всех, кто был в машине.

Немцы увидели, что тут легко не пройдёшь, и выдвинули против нас пушку. Но это им не помогло, потому что их расчёт мы к пушке Не подпустили. А командир роты выстрелом из фаустпатрона разбил самую пушку. Машины уже больше не могли двигаться по этой улице, – столько мы их тут навалили. Но между завалами притаилось ещё много живых немцев, и они продолжали стрелять в нас. Мы отвечали. Вдруг гвардии красноармеец Тюшкевич, заряжавший ленты, закричал: "Патронов нет!" Я принёс ему сумку с патронами, и он зарядил ленту. В сумке у меня было еще пять гранат, сколько-то было и у других бойцов. Мы их разобрали и стали кидать в немцев. У меня осталась одна граната, я её бросил в офицера, который всё время кричал: "Фоер! фоер!" ("Огонь! огонь!"). Тут, было, пришлось нам туго, мы израсходовали все гранаты и патроны, а немцы полезли в контратаку. Но в это время явился гвардии старшина Фирсов и принёс целый мешок гранат и патронов. Все бросились к мешку, каждый хотел набрать побольше.

Я ухватил семь гранат и скорее к окну.

Когда рассвело, на улицу жутко было смотреть, столько там было трупов и разбитых машин.

Гвардии красноармеец И. КОБЛИК

2 мая наша рота занимала один из полусгоревших кварталов вблизи рейхстага. Немцы старались прорваться через наш участок. В шесть часов утра, после небольшой артподготовки, они атаковали дом, занятый нами. С гранатами в руках они рвались к проломам в стенах и к окнам. К этому времени у нас как раз вышли боеприпасы. Пришлось бегать по развалинам в поисках гранат и патронов. Их много тут осталось ещё от боя за этот дом.

Пока часть бойцов была занята добычей боеприпасов, пятерым гитлеровцам удалось проскочить через,один из проломов во двор. Первым появился немецкий офицер. Я выстрелил в него, но не попал, а он в это время метнул в меня гранату. На счастье, она упала, не долетев до меня, и, разорвавшись, только забросала обломками кирпичей. Я выстрелил во второй раз, и тут гитлеровцу пришёл конец. Остальные немцы, видя, что их начальник убит, кинулись было назад. Но наши пули догнали и положили их на месте; одному только удалось уйти."

После этого мы замечаем, что стало что-то тихо, на улице мало кто живой виден. Мы думаем: надо держаться, верно, перед боем это тихо. И вдруг является к нам связной с командного пункта роты с приказом прекратить огонь. Мы только глаза вытаращили. Не думали, что в этот час и всей войне в Берлине конец. Вылезли мы на улицу, грязные, чумазые – ведь семеро суток сидели здесь, в развалинах. Стали собирать по улицам немцев, тех, кто не успел удрать из этого квартала, и собрали их сотен до трёх. Выстроили пленных и отправили под конвоем, а сами пошли приводить себя в человеческий вид.