Частная коллекция - Алексей Константинович Симонов
Негоже вороне роптать на лисицу, когда вещуньина с похвал вскружилась голова и фильм, то бишь сыр, выпал…
Общее торжество приобщенности к произведению высокого документализма! Что же мы будем прятать от Галины Сергеевны такое произведение? Художник не может не оценить достижения другого художника! Вместе посмотрим и…
– Карр, карр!..
Все-таки, когда пишешь историю, не грех иногда заглядывать в собственный архив, не полагаясь на память, всегда излишне благожелательную к автору.
Мне конечно же хотелось выглядеть более независимым, более решительным и нелукавым.
Однако найденное в архиве письмо заметно смещает акценты. И, поскольку нашел я его, уже закончив это длинное вступление, решаюсь вставить его в уже написанный текст, что, может быть, позволит читателю с большей критичностью отнестись к остальным продуктам моей памяти, о которых документы не сохранились.
Единственное, что меня оправдывает: я искренне забыл, что почти двадцать лет назад написал это своей рукой и до сих пор не помню, послал я его или не послал. Впрочем, это дела не меняет.
Глубокоуважаемая Галина Сергеевна!
Боюсь, что в последние несколько месяцев я оказался невольной причиной Вашего недоумения, или того хуже – недовольства. Хотел бы объясниться письменно, прежде чем явиться к Вам и просить извинения изустно.
В конце октября меня вызвали руководители «Экрана» и предложили из отснятого к тому времени материала сделать картину о Г. С. Улановой. Трудность и ответственность задачи задели меня за живое. Но, прежде чем решиться, я несколько раз отсмотрел все семь с лишним часов отснятой пленки. Материал, кроме того, что был отснят на самых последних репетициях, произвел поначалу впечатление довольно тусклое. Потом возникло ощущение, что в нем есть за что зацепиться, и я согласился. Согласившись, я столь же тщательно проштудировал сценарий Татьяны Владимировны, но материал, к великому сожалению, отснят был практически не по сценарию. И из этого материала впрямую по этому сценарию фильм не получался.
Тогда, никоим образом не посягая на авторство, а только опираясь на свое режиссерское чутье, я попытался выбрать и сложить лучшее, что в этом материале было. Для этого пришлось семь с лишним километров пленки выучить практически наизусть. Но самой главной трудностью было – предельно сосредоточиться на том, что в материале есть, извлекая из него все, что могло сложиться в образ доступный и обаятельный для зрителя – без котурнов, без патетики и фальши.
И если я хотел это сделать, я должен был – пока картина, хотя бы в первом приближении, не сложится – отказаться от удовольствия общения с Вами в жизни, во имя ежедневного и многочасового общения с Вами на маленьком экране монтажного стола. И даже понимая, что пауза затягивается, что я рискую навлечь на себя Ваше неудовольствие и поставить под удар результат работы, я не имел права торопиться и обязан был сложить свою чисто режиссерскую версию от начала до конца. Профессиональное давно уступило место чисто человеческому, мне иногда кажется, что я с Вами разговариваю и даже, простите за нахальство – спорю, и ничего я так не хочу, как показать Вам, что же у меня получается.
За отправную точку я взял Ваши слова о том, что в Вашей жизни наступила осень, и постарался сделать кино о высокой, пол ной труда и удивительного достоинства человеческой осени – Вашей осени, Галина Сергеевна.
Так трудно было извлечь из разномастного материала черты, способные сложиться в некое единство по духу и стилю, что если бы я в это время общался с Вами, то количество впечатлений и мыслей, которыми меня обогатило бы это общение, просто обрушило хрупкий каркасик здания, который я с таким трудом складывал.
Поэтому повторяю: для меня самого наибольшая мука и соблазн показать Вам все сделанное, и умоляю Вас, еще дней семь-десять потерпите без гнева, дайте довести то, что, как мне кажется, получается, и я буду готов показать этот черновой конечно же, но до конца осмысленный мною вариант и Вам, и Татьяне Владимировне. И если, дай бог, Вам он покажется приемлемым, я буду просить Вас о помощи, о сотрудничестве, обо всем, что сможет сделать этот фильм достойным Вас.
Со всею искренностью и уважением
11 января 1981 года.
Есть определенный дискомфорт, когда воочию знакомишься с дамой, с которой ты провел почти наедине два месяца и мог резать и кроить ее, как твоей душе угодно. Она-то этого не ощущала, ни знать, ни помнить этого не может, а у тебя вдруг – непонятно откуда – возникает чувство вины. Это чувство возникло у меня несколько дней спустя, когда начальство представило фильм и меня Г. С. Улановой и ее сценаристке, другу и литературному секретарю.
К тому же в эту, по сути, первую встречу я испытал очень сильное ощущение, которое потом много раз повторялось, когда в процессе общения с Г. С. решались какие-то важные вопросы, касающиеся судьбы (в моем случае – судьбы фильма, во встречах с ее учениками – их судьбы, во время интервью с ее бывшими партнерами – судьбы их ролей или их отношений с Г. С.). Я долго и мучительно пытался сформулировать суть его, и, пожалуй, осмысленнее всего это выглядит через вот какую метафору в жанре «занимательная пунктуация», помните? – «казнить нельзя помиловать» – чья-то судьба зависит от того, куда поставить запятую. Так вот представьте себе: ходит женщина, носит эту запятую в своем ридикюле, и как она ею распорядится, не угадать… «казнить нельзя помиловать…» Не размахивает ею, упаси боже, не грозит – не вспоминает о ней даже, а вы эту запятую постоянно ощущаете, и присутствие этого человека или даже отсутствие его вырастает в значении неизмеримо, даже если человек не предпринимает для этого никаких видимых усилий.
Не знаю, сумел ли я толком это объяснить, тем более что и сам сподобился это сформулировать только сейчас, много лет спустя после описываемой истории.
Итак, итог:
– Вы сделали о Галине Сергеевне фильм как о покойнице. Мы задумывали совершенно другую картину.
– Вы даже не сочли нужным познакомиться с Г. С., да что с Г. С. – вы даже не видели сценария.
Да видел я этот сценарий! Типичный пересказ буквами «Революционного этюда» Шопена или «Героической симфонии» Бетховена! Читать можно – снимать нечего.
Начальство тихо отползло в сторону:
– Не будем вмешиваться в творческий процесс (акта-то подписанного нет!)… Когда творцы договорятся о совместном решении – мы готовы
