Семь лет за колючей проволокой - Виктор Николаевич Доценко
Увидев это, нерешительно стали подниматься и его «товарки». Ещё пара секунд промедления, и будет поздно. Резко ткнув Свёклу кулаком под дых, я устремился к окну, кулаком разбил стекло и, подхватив один из длинных кусков, повернулся к неугомонной четвёрке. Разозлённые тем, что я ударил их «старшую мамку», они нисколько не испугались стекла, зажатого в моей руке, а может, подумали, что я не рискну пустить его в ход, и двинулись на меня всем гуртом.
Меня буквально шатало из стороны в сторону, и пришло осознание, что через несколько минут я просто вырублюсь. Не щадя и не жалея, я несколько раз взмахнул стеклянным оружием в их сторону. Свёкле досталось больше всего — на его левой щеке появился второй кровавый рот. Ещё одного чиркнул по шее, третьему досталось по руке, а четвёртый, на которого брызнула кровь Свёклы, в ужасе ломанулся к дверям и начал долбить в неё руками и ногами, истошно взывая о помощи:
— Откройте! Помогите! Убивают! А-а!
Я тут же успокоился, брезгливо вытер о куртку одного из раненых стекло и выбросил его в окно. Мои движения напоминали движения робота, да и чувств никаких не осталось.
Словно во сне, наблюдая со стороны, смотрел я, как резко распахнулась дверь камеры, как вбежали прапорщик и Канарис, как прапорщик, увидев окровавленных «петушков», которые хором показывали на меня, пару раз прошёлся дубинкой по моей спине.
— Это он! Он нас порезал! — продолжали верещать окровавленные потерпевшие.
— Отлично, Доценко! — радуясь, как малое дитя, проговорил Канарис, потирая ладони. — Сто восьмая: тяжкие телесные повреждения! Раскручу по полной программе!
Видно, от высокой температуры я стоял словно пьяный и то, что говорил Канарис, меня не задевало. Во мне сильно зудело одно желание: взять и плюнуть в его ехидную рожу за всё то, что он сделал со мною. За то, что довёл до дикой простуды, что постоянно придирался и не давал спокойно жить, наконец, что дошёл до такой низости, что кинул меня в «петушиную» камеру…
Сердце, стиснутое болью
У меня в груди — стихия:
Сердце, стиснутое болью.
Дайте волю, силы злые!
Злые духи, дайте волю!
Кровь бунтует молодая!
Давят каменные своды!
Вянет молодость святая
Без живительной свободы!..
Дайте волю, силы злые!
Злые духи, дайте волю!..
Изрядно потрёпанных «петушков» отвели в санчасть, а меня забрал в свой кабинет Канарис. Войдя к себе, «Старший Кум» сел за стол и взглянул на меня с таким торжеством, словно только что получил самое большое в своей жизни удовольствие:
— Ну, что, Доценко, вы всё поняли? — тихо спросил он.
— О чём вы, гражданин Начальник? — Меня сильно штормило, и я с большим трудом удерживался на ногах.
— О том, что сегодня вы сами себе добавили лет этак пять. Лучше уж, по-моему, вам было «закукарекать», — добавил он ехидно.
Его ехидство так меня разозлило, да к тому же и стоять было тяжело. Я взял и опустился на стул, расположенный перед его столом.
— Я не разрешал вам садиться!
— Н у и что? — спокойно спросил я.
Затем внаглую взял лежащую перед ним пачку «Космоса», вытащил сигарету, после чего, словно свою собственную, взял зажигалку, прикурил и с удовольствием затянулся.
Нужно было видеть расширившиеся от моего нахальства глаза «Старшего Кума», чтобы догадаться, что творилось в его душе: он явно растерялся.
И я ехидно усмехнулся.
— Вполне возможно, через некоторое время мы с вами окажемся в одной камере, — как можно увереннее произнёс я, — и тогда увидим, кто скорее начнёт там «кукарекать»…
— У тебя что, Доценко, не только нос потёк, но и мозги? — Он всё ещё пытался не терять контроля над собой, хотя и не заметил, что изменил своему правилу и впервые обратился к осуждённому на «ты», да и в голосе я ощутил некоторую настороженность…
— Нос мой действительно течёт: температура высокая, — нос моими мозгами всё в полном порядке!..
Моё спокойствие явно заинтриговало его.
— Вы уверены?
— Вполне!.. Для особо «одарённых» могу пояснить, что я имею в виду…
— Очень интересно послушать! — Он даже хотел рассмеяться, но лишь скривил губы, потом тоже закурил:
— Я имею в виду якобы вашу «Волгу»…
Мои слова оказались для Канариса настолько неожиданными, что его даже перекосило, однако он быстро взял себя в руки:
— О чём это вы?
— «Не лохмать старушку», господин Канарис! — с усмешкой бросил я и перешёл на вежливый тон с явным сарказмом: — Вы отлично знаете, о чём это я, гражданин Начальник!
— Не знаю, кто и что вам наплёл, но это вам не сойдёт с рук! — В голосе снова зазвучал металл.
— Не стоит, гражданин Начальник, так нервничать, — спокойно заметил я. — Нервные клетки-то не восстанавливаются!
— Шантажировать меня вздумал? Ну, гляди! — Канарис вновь обратился на «ты», значит, опять не владел собой, и потянулся к телефону…
— Я бы на вашем месте хорошо подумал!
— О чём? — машинально спросил он.
— Вы же хотите вызвать конвой, чтобы отправить меня в ПКТ и, как вы выразились, «раскрутить по полной программе», не так ли, гражданин Начальник?
— Так! — с вызовом бросил он.
— А в ПКТ письма запрещены…
— Ну и что с того? — Канарис всё ещё так и не понимал, на что я намекаю…
— Не получит от меня один человек послание в течение двух недель и прямым ходом отнесёт некий запечатанный конверт в Прокуратуру СССР… — Я был столь спокоен, что нравился самому себе.
— И что же в этом конверте? — зло хмыкнул «Старший Кум».
— Вам интересно? — Я продолжал держать взятый тон. — Я был уверен, что это будет вам интересно… В этом конверте полная раскладка того, как белая «Волга» Начальника колонии неожиданно перекрасилась в синий цвет, хотя в акте, подписанном, кстати, вами, она покоится на дне болота. Сейчас вы заявите мне, что я не смогу ничего доказать, и это будет самой большой ошибкой: вас ждёт такой сюрприз, самая настоящая бомба!..
Я замолчал и уставился ему в глаза не моргая…
Это был чисто психологический приём: смотри, мол, полковник, я честно открыл тебе все свои козыри, а потому не боюсь смотреть в глаза. На самом деле я самым наглым образом блефовал: я ни к кому не мог обратиться с подобной просьбой, да и не было возможности отослать столь опасное и для меня самого послание.
Но полковнику-то это было неизвестно! Наверняка он задавал себе вопрос:
