Константин Ваншенкин - Писательский Клуб

Теперь уже не двадцать, а куда больше…

А Вадим Сидур признан, наконец, и у нас. Так, во всяком случае, пишут.

Маяковский и Черемных

Эту историю поведал мне художник Николай Петров со слов Михаила Михайловича Черемных, преподававшего когда‑то у них в Текстильном институте, известного в искусстве человека, сподвижника Маяковского по «Окнам РОСТа».

Через длительное время после их совместной работы он однажды встретил Маяковского на улице.

Тот долго тряс Черемныху руку и повторял, как он рад его видеть, как соскучился.

— А вы бы зашли, Владим Владимыч! — пригласил растроганный художник.

Маяковский улыбнулся:

— Ну, не настолько!..

Прижизненная маска

Посмертная маска. Слепок из гипса, снимаемый с лица покойника — как правило, выдающегося, незаурядного человека.

Но, оказывается, снимают и с живых. Молодые скульпторы — для практики. То есть делают прижизненные маски.

Студенты Строгановки снимают, например, друг с друга запросто.

Зашла девица в брючках, с другого факультета:

— Снимите с меня!..

Парень посмотрел на нее:

— Давай мы с тебя лучше джинсы снимем…

Она, ничуть не смущаясь:

— Нет, правда!..

— Ложись…

Забыли, вряд ли нарочно, смазать ей лицо вазелином. Гипс взялся, она завопила:

— Больно!..

Еле успели отодрать без особого ущерба.

Эта история случилась там лет пятнадцать назад.

…Прижизненная маска. Хорошее название

Гражданская Панихида

Как исключали Пастернака

Почти всю вторую половину октября пятьдесят восьмого года я провел за городом; вернулся, помню, вечером, и только вошел, как раздался телефонный звонок. Говорил К. В. Воронков, секретарь по оргвопросам Союза писателей СССР.

— Константин Яковлевич, завтра, в десять утра, срочное заседание Правления. — И после короткой паузы: — По поводу Пастернак!

(Он сделал ударение на последнем слоге.) Все четко, деловито, привычно уже.

Я ничего не знал, позвонил друзьям, выясняя. Утром — пошел.

Вестибюль старинного здания так называемого «большого Союза» гудел от голосов, как всегда бывает перед пленумами или съездами. Множество известных писателей, словно еще не вникающих в причину случившегося, было собрано сюда буквально по тревоге. Съехались и слетелись из разных концов и, опять же как всегда, радостно обнимались, интересовались делами, здоровьем близких. Говорили обо всем, кроме главного.

Набились в конференц — зал, едва уместившись в несколько рядов, вдоль длинного стола, окон и стен. Здесь и была официально объявлена суть дела.

Поэт Борис Пастернак написал роман в прозе — «Доктор Живаго». Роман клеветнический. Клевета — на революцию. Автор предложил свое произведение журналу «Новый мир», но роман был отвергнут. Это случилось еще в пятьдесят шестом году. (Как раз накануне моего приезда «Литературная газета» опубликовала то давнее уже, очень длинное письмо редколлегии «Нового мира» Пастернаку, начинавшееся сдержанным обращением: «Борис Леонидович!..» Потому‑то Воронков и говорил со мной столь буднично — как о факте общеизвестном: «По поводу Пастернака…») Получив отказ, автор передал роман итальянскому буржуазному издательству, которое и выпустило его в свет отдельной книгой. Но и это еще не все. Только что роман получил Нобелевскую премию.

Необходимо, вероятно, сделать следующее уточнение. История с прохождением рукописи в «Новом мире» и возвращением ее автору происходила в бытность главным редактором журнала К. Симонова. Теперь Симонов с семьей уехал на длительное жительство в Ташкент, а в журнал вторично в своей жизни совсем недавно заступил главным А. Твардовский. Что называется, на круги своя. Он и новая редколлегия касательства к роману, естественно, не имели.

На заседании, кроме членов Президиума (тогда это так называлось) Правления Союза писателей, присутствовал заведующий отделом культуры ЦК КПСС Д. А. Поликарпов.

Началось обсуждение. Нужно сказать, что в последние годы Пастернак опять стал печататься — в «Знамени», в альманахах «День поэзии», «Литературная Москва». А до этого был большой перерыв. В 1946 году, после известных документов по поводу журналов «Звезда» и «Ленинград», зацепили и Пастернака. В выпускавшейся тогда газете «Культура и жизнь» говорилось об аполитичных и безыдейных тенденциях в поэзии Б. Пастернака. Вероятно, так, на всякий случай. Ведь очевидно, что ничего безыдейного и аполитичного в его стихах нет.

С. А. Ермолинский рассказывал мне много лет спустя, как в день выхода газеты он встретил Бориса Леонидовича на Арбате и растерялся, не зная, как себя вести. Но Пастернак остановился и очень оживленно сказал, что, мол, нет худа без добра, что он занимался составлением своей большой книги для Гослитиздата, а сейчас она, конечно, не пойдет, и он сможет наконец закончить перевод «Фауста». (Правда, в сорок восьмом в «Советском писателе» у него все же вышли «Избранные стихотворения».) Посмотрите также по датам, какие стихи написал он в ту пору. Какая сила, жизнестойкость! Как это все не выбило его! И после нобелевской истории тоже. Страдало сердце поэта, но стих не пострадал. Напротив.

Итак, обсуждение. Мне было странно, что его называют декадентом. Для меня этот термин всегда связан с невероятно далекой, дореволюционной порой. Звучали такие слова, как «провокация», «возня», «клевета», «ненависть».

Самое же удивительное, — но тогда почти никому это удивительным не казалось, — что большинство присутствующих не читали роман. С ним были знакомы только рабочие секретари и члены бывшей редколлегии «Нового мира». Некоторые вообще не могли уяснить смысл происходящего. Один седобородый аксакал воскликнул:

— Слушаю, слушаю и никак не могу понять — при чем здесь Швеция?!

Но ведь выступали, осуждали.

Неустоявшаяся какая‑то была полоса. С одной стороны — такое событие, как реабилитация, следом оживление в литературе, появление альманахов, о которых я упоминал, настойчивое приглашение и возвращение Твардовского в «Новый мир», напечатание через какое‑то время «Теркина на том свете», ожидания (оправдавшиеся) выхода ряда вещей Булгакова, Платонова, Мандельштама, и с другой — продолжающиеся гонения на генетику, кибернетику или история с Пастернаком.

Известный стихотворец, выступая там, рассказал, что в конце войны или вскоре после нее группе писателей, награжденных ранее, вручались медали «За оборону Москвы». В числе отмеченных был и Пастернак.