Петр Григоренко - В подполье встретишь только крыс

Тем временем вышел в свет «Штерн» со статьей корреспондента, читавшего мою историю болезни – фальшивку. Он очень подробно ее изложил, и советская правозащита по материалам моей жены сразу же ее разоблачила. Таким образом, первая часть задачи, поставленной КГБ, – доказать общественному мнению, что я психически больной – с треском провалилась. Начинать же без этого вторую часть – возвращать меня в спецпсихбольницу в связи с ухудшением состояния – было бы просто безумием. И вся система застопорилась. Давно прошел срок, назначенный директором для моей выписки. Давно прошли все сроки очередных комиссий, а меня на комиссию не шлют. По всему миру шум, что Григоренко просто держат в заключении, не допускают на комиссию специалистов.

Выписные комиссии в 5-й Московской городской психбольнице проводит профессор Турова Зинаида Гавриловна, являющаяся постоянным представителем института Сербского. Начальник моего отделения и Кожемякина, являющиеся членами выписной комиссии во время одной из комиссий, состоявшейся после особо настойчивых передач западного радио, нажали на Турову: «Вы обязаны смотреть всех, кого мы представляем!» И Турова поддалась. Срочно вызвали меня. Беседовали. Все прошло благополучно. Начальник отделения вернулся с комиссии довольный, поздравил меня с успешным прохождением комиссии. Но через день, смущаясь, сказал, что в протоколе комиссии меня нет. Когда Иткин спросил Зинаиду Гавриловну, она сказала, что на комиссию она меня не ставила. Она разговаривала со мною «в предварительном порядке». Еще через день она сообщила, что меня будут рассматривать в комиссии под председательством Маргариты Феликсовны Тальце. Та приходила, побеседовала со мной и исчезла.

Месяца через полтора стало известно, что и она отказалась решать вопрос о моем психическом состоянии. Только в конце апреля 1974 года был решен вопрос о председателе комиссии для меня. Назначили старшего научного сотрудника института Сербского, доктора медицинских наук Шестаковича, человека, задававшего мне вопросы перед заседанием выписной комиссии в Ленинградской СПБ 3 декабря 1964 года. Заседание комиссии состоялось 14 мая 1974 года. Прошло 8 месяцев с момента моего прибытия в эту больницу. По действующим инструкциям первая комиссия должна быть проведена через месяц после прибытия. Вторая – решающая, через три месяца. Если она не выписывает, то в дальнейшем – каждые 3 месяца. Мне проводили первую спустя 8 месяцев. За это время 3 комиссии следовало провести.

Но провели одну, приняли решение выписать меня – и тут же забыли. Окончился май, о суде ни слуху, ни духу. Прошла половина июня. Идет к концу девятый месяц моего пребывания здесь. 20-го Зинаида идет в суд. Отвечают: «Дела Вашего мужа у нас нет». А 26-го в 8 утра вызывают меня в кабинет врача. Вхожу. У самых дверей справа сидят моя жена и Татьяна Максимовна Литвинова. У жены на коленях лежит новая верхняя мужская рубашка. Сразу понял – выписка. Врач торопит: «Идите переодевайтесь». Но я теперь не очень тороплюсь. Расспросил, когда, как это выяснилось, ведь 20-го не было дела в суде. «А вчера, – говорит жена, – позвонили вечером из больницы и предложили приехать к 8 утра за тобой».

Нефедов добавляет, что 22-го ему прислали повестку в суд в качестве эксперта по делу Григоренко. 23-го состоялся суд. 24-е – воскресенье, а 25-го, часов в 5 вечера, прибыл работник КГБ, привез копию определения суда и распоряжение: «Чтоб завтра к 10 часам и духу его не было в больнице». Позднее были получены еще некоторые подробности, относящиеся к этому делу. Оказалось, к нему были причастны Солженицын и Никсон. Никсон готовился в то время к поездке в Советский Союз. Солженицын послал ему телеграмму, которая по дошедшим в СССР слухам содержала следующее: «Советское правительство, когда к нему обращаются по поводу заключенных спецпсихбольниц, ссылается на медицинские показатели, на врачей. Двое таких заключенных – Григоренко и Шиханович – медицинскими комиссиями выписаны, а власти продолжают держать их в заключении. Может, вы найдете возможность походатайствовать перед Советским правительством об освобождении хотя бы этих двух». Никсон приехал в Москву 27 июня. Нас с Шихановичем освободили 26-го. Друзья шутили, называя нас «подарок Никсону».

26 июня 1974 г. в 10 часов 30 мин. утра на машине кого-то из местного начальства мы выехали из ворот больницы. Когда мы уже подъезжали к Москве, я спросил у жены мои документы. Она ответила, что у нее их нет. Обратился к врачу – Нефедову, который сидел впереди, рядом с шофером. У него тоже их не оказалось. Я потребовал возвращения в больницу: «Что это, провокация? Задержат без документов, как беглеца, и в СПБ». Врач чуть не плачет: «Я должен поскорее доставить вас домой, а потом поеду и привезу документы. Вы нужны поскорее дома». – «Хорошо, – говорю я, – едем домой, но только пока вы не привезете документы, я по телефону отвечать не буду, а жена на все звонки ко мне будет отвечать, что меня еще нет». – Врач снова едва не плачет: «Вы меня подводите. Я вас должен доставить до 12 часов. И меня будут проверять».

К 12-ти мы успели. И сразу же попали под звонки западных корреспондентов. Затем они начали подъезжать один за другим. Оказывается, по канадскому радио передали еще в 5 часов утра о моем освобождении. Доставив нас с женой домой, врач Нефедов поехал за документами. Татьяна Максимовна объявила, что едет с ним. На вопрос Нефедова «Вы что, мне не доверяете?» ответила: «Нет, просто хочу, чтоб в этой квартире было меньше на одного нервничающего».

Вот я и дома. Андрей, ласково обняв, водит меня по квартире. Алик держит за руку и приговаривает: «пришел, пришел папа». Зина усталая и счастливая, готовит еду. Тепло и счастье заполняют сердце. Мои родные всегда рядом шагали по камерам, этапам, психушкам и даже в одиночке всегда напоминали о своем присутствии. Мы вместе стояли, противостояли и выстояли.

Вдали от родины

Воздушный гигант «Боинг-747» – с полтысячью пассажиров на борту – легко оторвался от взлетной полосы франкфуртского аэропорта и, набирая высоту, взял курс на Нью-Йорк.

Всего несколько часов прошло с тех пор, как мы, т. е. я жена и наш сын, инвалид детства Олег, простились с друзьями в аэропорту Шереметьево. Саша Подрабинек с тоскою сказал Зинаиде Михайловне: «Нет, нет! Мы никогда уже не увидимся с вами». Грустные были лица и у остальных провожающих. Грустно было и нам – отъезжающим. Однако, никто, кроме Саши, не проявлял столь безнадежного пессимизма. Все остальные, если и не поверили в реальную возможность нашего возвращения, то стали надеяться на это. Появилась и постепенно окрепла такая надежда и у нас с женой.

Прошел месяц с тех пор, как мы подали документы в ОВИР на поездку в США – для операции и в гости к сыну. Никаких надежд на визу у нас не было, но нам нужен был формальный отказ. Еще в марте нам стало известно, что КГБ проявляет «интерес» к моей операции. Я хотел разгласить полученные нами сведения и тем поставить преграду вмешательству моих «заботливых опекунов» в дела хирургические. Отказ в визе пролил бы дополнительный свет на мое сообщение. Но визы нам дали. И притом в сверхударных темпах: документы поданы 27 октября, а 4 ноября уже подписаны заграничные паспорта.