Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь - Николай Владимирович Переяслов
Вот что пишет о Кашкине известный переводчик Евгений Витковский на своем сайте «Век перевода»: «Андрей Сергеев записал слова, которыми Михаил Зенкевич, постоянный соавтор Кашкина по американским поэтическим сборникам, поминал своего коллегу: “Кашкину ничего нельзя было говорить. Скажешь, что у Вэчела Линдзи “Конго” – хорошее стихотворение, а он: “Я его перевел”. И через два дня перевод готов. Робинсона я ему, можно сказать, так и подарил…»
Шенгели признавал, что он тоже не без заблуждений, есть у него и собственные ошибки, которые он признает за собой. В статье «О моей работе» Георгий пишет: «Учитывая свои и чужие ошибки, я в первую очередь стараюсь “докопаться” до точного смысла выражения, как в его существе, так и в его связях. Иногда, однако, приходится терпеть поражение. В “Дон-Жуане”, в шутливом перечне англичан, служивших якобы в войсках Суворова, Байрон говорит: “…там были Вилли, Джилли, Билли”, – что я полностью внес в перевод. Но, увы: я не обратил внимания на то, что Джилли – женское имя, и вовсе не знал, что эта полустрочка – цитата из популярной песенки; таким образом, комический эффект пропал; а можно было бы поставить “Джерри, Мэри”, где второе имя читатель ощутил бы как женское… В этих поисках точного смысла приходится иногда ворошить десятки справочников, разыскивая историю какой-нибудь дуэли или парламентского скандала, или карту местности для уяснения позиции двух замков; приходится искать консультации у провизоров или цирковых шталмейстеров, чтобы узнать дозировку лекарства или термин, относящийся к сбруе…»
Не лишне отметить, что, переводя байроновского «Дон-Жуана», Шенгели носил старомодный, просторный, шумящий складками плащ и отращивал длинные волосы, – то есть отчасти, насколько удавалось ему, переводчику, становящемуся актером, в странноватом спектакле играющему, превращаться на время в Байрона, чтобы проникнуться духом его времени и его творчества.
Но жизнь редко принимала поступки людей за веселую игру и часто заставляла их жить по своим жестоким правилам. Этому содействовали то неугомонный Иван Кашкин, то бесконечно влезающие в жизнь людей органы безопасности. В личном деле Георгия Шенгели хранилась анкета, собственноручно заполненная им 13 марта 1953 года без единой помарки каллиграфическим почерком – по-видимому, она была приготовлена по требованию КГБ, который за всю жизнь так и не отстал от Георгия. Анкета сообщает, что Шенгели родился в 1894 году в городе Темрюк, сын адвоката, окончил юридический факультет Харьковского университета, русский (дед по отцовской линии – грузин), первый поэтический сборник вышел в 1914 году… Далее шли однообразные ответы: нет, не состоял, не был… Затруднения начались где-то на 3-й странице с вопроса: находился ли он или его ближайшие родственники на временно оккупированной территории? Шенгели добросовестно отвечал: «Я – не находился. Мой дядя по матери В. А. Дыбский, старейший профессор Харьковского университета, оставался в Харькове, где умер от голода, о чем сообщалось в “Правде”. Возможно, там находились и его дети и внуки, о которых я сведений не имею…» На вопрос, есть ли у него за границей родственники, сообщил: «Да. Мой племянник Игорь Шенгели, которого я видел лишь младенцем, живет в Бейруте, откуда прислал мне в 45 г. через редакцию “Правды” письма, оставленные мною без ответа». Чистосердечно ответил на вопрос: лишался ли он или его ближайшие родственники избирательных прав? Ответил: «Я – нет. Моя теща, М. В. Косоротова, 1870 г. р., в конце 20-х гг. на несколько месяцев была лишена избирательных прав в связи с административной высылкой ее сына…»
Но эти дни были наполнены трауром по смерти Сталина, и о Георгии, по-видимому, на время забыли, поэтому его анкета осталась так и не передана тем, кто ее у него затребовал…
Важно будет вспомнить, что во время своего выступления в Союзе писателей Шенгели сделал два важных заявления. Он сказал, что «почти закончил свою переводческую программу» и, по всей вероятности, ни за какие другие крупные переводы теперь не возьмется. А в конце своего выступления заявил: «Так как я не встречал в моей работе ни малейшего внимания со стороны секции как организации, ни малейшего намерения со мной поговорить дружески… то я считаю, что я совершенно не нужен больше секции и прошу Бюро принять мое заявление о выходе из секции».
Фактически это означало, что Шенгели оставляет поле соперничающему лагерю, что он не собирается бороться, что он не конкурент, с которым придется делить издательские заказы.
Но делить ему не пришлось в дальнейшем ничего и ни с кем, так как в журналах и газетах его стихи не печатали, рукописи книг в издательствах не принимали, положительных рецензий критики не писали. Один только Николай Николаевич Асеев готовил для него свой поэтический ответ, оставшийся, к счастью, единственно только в черновике:
Опять влезают в двери без мыла,
Кому Маяковский был не с руки.
Профессорствует Шенгели,
Редакторствует Ермилов,
Клеймленные им двурушники и пошляки.
Летом 1952 года, отрываясь от нескончаемой литературной склоки с Кашкиным, Георгий побывал в своей родной Керчи, где встретился с членами местного литературного объединения, фотография с которыми 30 июля была помещена в газете «Керченский рабочий». Там же были напечатаны его биографическая справка и сонет «Имя» (о бронепоезде, который называется «Сталин»). Хорошее стихотворение о его поездке в Керчь послала ему с письмом из Москвы Нина Леонтьевна, в котором она писала:
…Запах акаций, гора Митридата, —
Вас никогда он не мог позабыть!
Нет! – не мешает «солидная дата»
Вечным мальчишкой профессору быть!
Все здесь уютно ему и отрадно,
Не устает он бродить средь аллей:
Он не один: неотступно и жадно
С ним его юность и тени друзей…
15 мая 1956 года Георгия разбил инсульт. Оказавшись прикованным к постели, Шенгели в первую очередь страдал от неподвижности и
