С царем и без царя - Владимир Николаевич Воейков
Так как русские, не имеющие уголовного прошлого или коммунистического настоящего, могут, не встречая препятствий со стороны международного права, отправляться без визы только на тот свет, им приходится для получения виз быть в полной зависимости от произвола представителей стран, в которые желают попасть. По окончании мытарств беженцу выдается бумажка согласно резолюции правительственной конференции, возглавлявшейся доктором Нансеном, верховным комиссаром по делам русских эмигрантов при Лиге наций (бумажка эта получила в эмиграции название «нансеновского патента на бесправие»). Доктор Нансен — норвежец, в былые времена летавший по полярным странам России, а после революции приобретший оседлость в двух благоустроенных имениях — Росташи в Саратовской губернии, принадлежавшем роду Раевских, и другом, принадлежавшем роду Синельниковых, в Екатеринославской губернии. Оба эти имения, национализированные освободителями России, были подарены доктору Нансену, вероятно, в награду за установление во всех государствах путем введения так называемых нансеновских паспортов точного учета русской эмиграции, списки которой направляются в Женеву в Лигу наций.
Нансен, по словам его бывшего секретаря, был призван (не указано кем) заботиться о тех, кто всегда были пролетариями. По-видимому, на этом справедливом основании Нансен отказался платить что бы то ни было прежним владельцам имений как бывшим собственникам земли.
Не будучи достаточно предприимчивы, владельцы обоих этих имуществ могли только утешаться мыслью о том, что их бывшие родовые имения пошли на улучшение благосостояния доктора Нансена, стяжавшего себе громкую славу убежденного сторонника советской власти, возведенного в герои даже Лигой наций. К слову сказать, эта Лига наций, вопреки возлагавшимся на нее упованиям, осталась чуждой к действительным интересам русской эмиграции, тогда как, если верить словам, сказанным в Женеве в октябре 1933 года шведским министром иностранных дел, «она не может остаться равнодушной к интересам еврейской нации, рассеянной по всем странам».
Большим несчастьем для русских беженцев является и закулисная работа интернациональных врагов православной церкви, которым удалось внести раскол даже в среду высших иерархов. Последние, допускающие прихожан до обсуждения и вмешательства в дела церковные и содействующие делению паствы на партии для поддержки одного иерарха против другого, иногда и сами входят в такие интернациональные организации, в которых при кажущемся равноправии одни только православные почему-то лишены права участия в руководительстве. Церковный раскол способствует образованию широко субсидируемых (из неизвестного источника) кругов, сект и других организаций, под личиной христианства упорно подрывающих религиозные основы подрастающего поколения.
Даже люди, не вступившие ни в какие секты, а только не желающие нарушать каноны православной церкви, невольно оказываются втянутыми в какую-то борьбу благодаря новому и старому стилям и различно толкующемуся вопросу о пасхалии.
Такая чисто сатанинская работа вытравливает религиозные верования еще основательнее, чем открытые преследования веры. В зарубежной России все это прикрывается какой-то якобы законностью и внешне более прилично; в самой же России самовольные захватчики власти распоясались вовсю, забывая, что «всякое действие вызывает противодействие». Как одной из главных причин крушения России был подрыв сдерживавших народ религиозных основ, так и возрождение ее чувствуется в начавшемся стихийном тяготении к церкви, возрастающем по мере ее угнетения и представляющем серьезную угрозу для тиранов III Интернационала. Усердно молится теперь в церквах Россия — не комсомольская, а настоящая, иногда, может быть, замаливая свой невольный грех перед мучеником-царем. И больше всего молится русская женщина, за годы разрухи выказавшая свои лучшие духовные стороны.
Когда на Россию обрушились несчастья, когда преследованиям стали подвергаться мужья, сыновья, отцы, братья, — она проявила самоотвержение, спасая, принося в тюрьму пищу и в то же время с нечеловеческими усилиями добывая средства к существованию. Когда же ее близким удавалось скрыться, она стоически переносила заключение в тюрьмах, высылку в лагеря на работу, отказываясь выдать местонахождение бежавших.
Некрасов своим талантом увековечил подвиги жен декабристов, в большинстве случаев принадлежавших к высшему обществу, навстречу которым при следовании в Сибирь к мужьям шли все, не исключая и губернаторов; а сто лет спустя никому и в голову не пришло отметить проявление духовной красоты замученной революцией русской женщины всех слоев, и до сих пор — как в эмиграции, так и в России — продолжающей нести свой невидный, но тяжелый труд на пользу любимых существ, которым судьба ниспослала такую незавидную долю.
29
Жизнь в СССР * Концентрационные лагеря
Неутешительную картину представляет из себя матушка-Россия, обращенная в опытное социалистическое поле. Поработители нашей Родины, начав с разгрома интеллигенции и доведя страну до полного разорения, принялись за остатки частного капитала, находившегося в крестьянских руках: создав себе верных сотрудников из отбросов — «деревенской бедноты», они постепенно обращали крестьянские хозяйства в так называемые колхозы (коллективное хозяйство), причем для маскирования своей главной цели — порабощения крестьянского труда — внушали мысль о преимуществах обобществленного землепользования над индивидуальным. На самом же деле так называемый комиссариат труда давал предписания о посылке на общественные работы стольких-то тысяч рабочих из состава вошедших в колхоз; их законтрактовывали против их желания на годовой или двухгодовой срок, причем в случае оставления работы до истечения условленного срока рабочие объявлялись вне закона и лишались права получать продовольствие — как «дезертиры труда». Раньше лозунгом для разжигания преступных инстинктов толпы служили слова «грабь награбленное», а теперь крестьян стали соблазнять перспективой попользоваться добром зажиточных собратьев.
Одна из красивых фраз князя Львова: «Мы должны создать новую жизнь в сотрудничестве с народом» осуществилась, по-видимому, довольно странным образом: предъявлением русскому крестьянству требования — вступать в колхозы, т. е. передавать личное имущество в общее пользование. Не желающие вступать в колхозы изгоняются из родного угла. Ясно, что для крестьян, которым нечего терять, такое требование правительства с руки; но есть крестьяне зажиточные, имеющие скот и инвентарь, накопленный собственным трудом. Прозвав таковых «кулаками», правители СССР натравливают на них «деревенскую бедноту», которая из угождения предержащим властям делает жизнь так называемых «кулаков» нестерпимой: под предлогом необходимости усиления колхозов у них отбирается имущество, а их самих ссылают на поселение или в лагеря на принудительные работы,
