Святослав Рыбас - Красавица и генералы

Ход событий требовал возвыситься над родным пепелищем и обещал спасение тем, кто способен быстро изменяться.

Жалко Хведоровну и ее погибающее хозяйство, тревожно трогать мужиков, но и над Ниной была суровая сила государственности, требующая от нее самоотверженности, взывающая к памяти Минина и Пожарского. Эта сила должна была вобрать в себя маленькие и средние силы, всех промышленников, финансистов, помещиков, всех самостоятельных граждан. Верно, Нина Петровна? Не скрыться вам от этой силы.

В августе в Ростове Деникин созвал совещание промышленников. Нина была там, слышала призыв вкладывать капиталы в развитие южнорусской промышленности и была поражена, что никто не отозвался. Зато дружно просили казенные кредиты.

Мининых на совещании не нашлось.

Многим это открытие показалось зловещим предзнаменованием. Но впечатление скрашивалось военными успехами, достигнутыми на московском направлении. Добровольческая и Донская армии опрокидывали контрнаступление красных, и вопрос о патриотизме граждан промышленников можно было отложить до взятия столицы.

После совещания Нина и Симон ужинали в "Орионе", размещавшемся в Донском биржевом клубе. Оркестр играл мелодию песни "Прапорщик", а Симон постукивал пальцем по столу, ожидая, когда станет тише.

- Мне не нравится ваш Антон Иванович, - наконец сказал он. - Устаревший господин. И все вы... - Он сделал неопределенное движение кистью. - Что он говорит? Не отдадим союзникам за помощь ни пяди русской земли. А почему? Красные не боялись отдать немцам в Бресте десяток губерний и потом хладнокровно расторгли мир. А он боится пообещать. И зачем он говорит, что его внешняя политика-только национальная русская? Зачем дразнит поляков, грузин, кубанцев? Красные и тут обскакали его. Объявили самоопределение наций, а там видно будет... И с землей ничего не в состоянии решить. Твой "третий сноп" - это бунт и революция.

- Ты ничего не понимаешь в наших делах, - возразила Нина. - Не мешай. Я хочу послушать оркестр.

- О, прошу прощения, - сказал он.

Между ними уже не было сердечных отношений, Симон хотел сохранить дружбу, а Нина считала, что имеет на него некие права.

Через несколько минут принесли закуски. Симон потер руки и улыбнулся:

- Восток, мадам! Несравненный восток! Какая может быть политика при такой гастрономической роскоши?

- Антон Иванович еще покажет себя, - сказала она - Вот увидишь. И русские промышленники не ударят лицом в грязь. Быстрее нас нет работников.

Симон не спорил. Он все понимал: уж коль Деникин провел через свое военно-судебное ведомство закон против спекуляции, каравший смертной казнью и конфискацией имущества, то говорить нечего.

Повернувшись, он заметил возле колонны старого знакомого по Дмитриевскому Каминку, который сидел за столиком вместе с черноволосым тучным господином. Симон указал на него Нине, но она почему-то раздражилась. Тем не менее Симон пригласил Каминку.

Нина была с Каминкой холодна. Что любезничать с жуликом, который вынудил ее на крайнюю меру?

- Помните, Нина Петровна, вы любили варшавские пирожные? - напомнил Каминка. - Здесь прекрасные пирожные. Рекомендую.

Он не забыл, как она в Дмитриевском приходила к нему за деньгами. Было, было! И приходила, и пирожными угощали, и мухи кружились над тарелкой...

- Надеюсь, у вас все хорошо? - спросила Нина.

Каминка не жаловался, его продолговатые ласковые глаза ярко блестели. Сейчас он занимался хлеботорговыми операциями, так он назвал спекуляцию в Донской области дешевой кубанской пшеницей.

Нина на мгновение словно услышала твердокаменную речь Хведоровны: "Це моя земля, краше мэни вмарты тут..." Так и не уступила упрямая старуха! Симон стал расспрашивать о конъюнктуре на юге.

- Май-Маевский в Харькове подарил офицерам эшелон с углем! посмеиваясь, произнес Каминка. - А эшелон с хлебом в России на вес золота.

- Чему радуетесь? - вдруг разозлилась Нина. - Народу жрать нечего! У меня вот-вот шахтарчуки забастуют. Из-за вас народ отворачивается от нас. Спекулянт!

Каминка поднял брови и обиженно улыбнулся.

- Кто спекулянт? - сказал он. - Я помогаю голодным, несу все тяготы, рискую... Не завидуйте мне, Нина Петровна. Занимаетесь своими маклями? Вот и занимайтесь!. Я же вам ничего не говорю?

Симон стал объяснять Каминке, что Нина устала от тягот и что к ней надо быть снисходительным.

- Идите все к черту - сказала она. - Дайте поесть.

Каминка показал взглядом Симону, что женщина есть женщина, и ушел.

- Милый человек, - сказал Симон. - Напрасно его отталкиваешь. Во время войны это непозволительно. - И он заговорил о междоусобицах в белом движении, о недавнем убийстве в Ростове председателя Кубанской краевой рады Рябовола, известного самостийными настроениями, а потом стал рассуждать вообще о русской тяге к междоусобицам и распрям.

Нине было неприятно, ибо он как будто подчеркивал, что она чуть ли не русская дура.

- Слушай, Симоша, дорогой, - сказала Нина. - Я ведь знаю, что русские ужасны... Ты знаешь, я чуть не застрелила Каминку? С нами надо осторожно.

Симон не поверил.

- Не веришь? - усмехнулась она. - А кнутик мой помнишь?

- Вам могут помочь только такие, как я или Каминка, - ответил Симон. Иначе пропадете... Твой кнутик я помню. Но ты не забывай, что я делаю рельсы для деникинских бронепоездов, а ты обогреваешь Константинополь.

Нина откинулась на спинку и махнула на него рукой.

- Чья б мычала, а твоя б молчала. Я прошла Ледовый поход. И не тебе мне указывать! Тоже мне русский патриот!

- Ты прелестна, - вымолвил Симон. - В тебе бездна обаяния, я на тебя не обижаюсь... - Он поймал ее руку и поцеловал пальцы. - Тебя не переделаешь...

Сказав ей все, что думал, он легко уклонился от спора, на желая портить ужина, и Нина со своим душевным разладом осталась будто в пустоте.

Да и кому выразишь, что на душе? Что обидно за Донское правительство, не способное организовать покупку хлеба на Кубани? Что стыдно и жалко гибнущего хутора? Что позорно сидеть рядом с бесстыжим, отвернувшимся от нее любовником?

И она вспомнила о Викторе. Он был единственным, на кого можно опереться. Единственный уцелевший. Но она и его обманула!

* * *

Потом еще долгие месяцы она вспоминала Виктора, молясь за него, чтобы он остался жив и невредим. То, что случилось с ней, было ужасно. В сентябре изымали с воинской командой "третий сноп" у григоровских мужиков. Изымал кучер Илья, верный человек. И как будто дело прошло вполне мирно, никого не выпороли, не убили.

За что же, спустя несколько дней, налетели на хутор у Терноватой балки неизвестные люди, отрубили Илье топором ноги, повесили в саду маленького Петрусика, раздробили голову Хведоровне? Это были звери, лютые звери.