Павел Куприяновский - Бальмонт

Наряду с чешской поэзией Бальмонт занялся переводами с польского. Собственно, это было продолжение его прежнего увлечения польской литературой и поэзией, когда он переводил Адама Мицкевича, Юлия Словацкого, «Народные сказания о Твардовском», интересовался творчеством писателя и драматурга Станислава Пшибышевского и т. д. В 1920-е годы он переводил стихи Болислава Лесьмяна, лирику Станислава Выспянского и особенно настойчиво Яна Каспровича. К нему он обращался еще в 1911 году, когда перевел цикл стихотворений «Гимны» под названием «Моя вечерняя песня». Каспрович был известным ученым, профессором Львовского университета, женатым на русской, урожденной Марии Буниной. В 1926 году он ушел из жизни, и когда в 1927 году польские писатели пригласили Бальмонта в Польшу, он решил навестить его вдову, предварительно списавшись с нею.

В Польшу Бальмонт приехал вместе с Еленой Цветковской в середине апреля и пробыл там почти два месяца. В Варшаве состоялось несколько встреч и выступлений Бальмонта, его приветствовали виднейшие польские поэты, в том числе Станислав Выспянский и Юлиан Тувим, который в своем творчестве испытал влияние русского певца Солнца. Бальмонт свободно общался на польском языке, произносил речи и всех очаровал. Он совершил турне по польским городам, которое в письме Ляцкому назвал «триумфальным»: Белосток, Лодзь, Вильно (Вильнюс, входивший тогда в состав Польши), Гродно, Львов, Краков, Познань, снова Варшава. В Москву Екатерине Алексеевне Бальмонт писал:

«…Уже более двух недель в Польше… <…> Я боялся ехать в Польшу, боялся разочарований, а приехал — к родным людям, в родной дом. Ласка, вежливость, гостеприимство, понимание и отличное знание всего, что я сделал, и всего, что я люблю <…>.

Я провел обворожительную неделю в Харенде, в Закопане, в Татрах, у Марии Каспрович (она русская, изрядно подзабывшая русский язык). Я приехал в ее дом в горах, над потоком, как приехал бы в Гумнищи. Она сразу вошла в мою душу. <…> Там в три дня я написал по-польски очерк о Каспровиче как поэте польской народной души, и поляки восхищались моим польским языком». Книга К. Бальмонта «Ян Каспрович. Поэт польской души» вышла в 1928 году в Ченстохове, а «Книга смиренных» Я. Каспровича в переводе Бальмонта — в том же году в Варшаве.

Из Польши по приглашению чешского ПЕН-клуба Бальмонт направился в Прагу, куда, очевидно, прибыл 11 или 12 июня. 14 июня он был гостем ПЕН-клуба, 18-го присутствовал на приеме, устроенном президентом республики в честь делегации чешских женщин из США. В тот же день поэт сделал доклад в Общественном клубе на тему «Чешская поэзия и славянская душа», а 21 июня отбыл в Париж. Таким образом, в Чехии Бальмонт находился больше недели. За это время прошло еще несколько его выступлений, он встречался с поэтами, с которыми переписывался или был знаком заочно как переводчик их стихов, тогда же познакомился с известным чешским писателем, публицистом и переводчиком с русского Франтишеком Кубкой, о книге которого «Звезда волхвов», вернувшись во Францию, написал статью-рецензию «Чехи о России».

Поездки в Польшу и Чехию на время «встряхнули» Бальмонта, в какой-то мере утолили его давнюю страсть путешествовать. «Если бы человечество не сошло с ума (вот уже 12 лет, как длится это сумасшествие), я бы беспрерывно путешествовал», — писал Бальмонт своему заокеанскому другу, молодой поэтессе Лилли Нобль. Перечисляя, где он еще не был, поэт восклицал: «Если бы не проклятая Война и трижды проклятая Революция, я уже за эти 12 лет увидел бы все перечисленное!» Конечно, Польша и Чехия не Перу или Северный полюс, о которых он мечтал, а то, что он знал по книгам, еще не видел воочию…

Из Чехии Бальмонт вернулся в обжитый им Капбретон. «Я радуюсь возможности жить не в городе, особенно не в Париже», — писал Бальмонт в одном из писем, отправленном из Капбретона. Его радовали простор Океана, полей, лесные прогулки, постоянное общение с природой. Около арендованного им домика он сажал любимые цветы и обязательно подсолнух — символ солнечного мира. Бродя по окраинам леса, находил рыжики, которые любил с детства, иногда приносил с собой кошелку сухих сучьев, обломки деревьев — запасал топливо на осеннее и зимнее время. Он, всегда проповедовавший необходимость жить в единстве с природой, теперь осуществлял это на деле, будто возвращался к первоосновам человеческого существования и находил в этом моральное удовлетворение.

Бальмонт перевез в Капбретон книги, перечитывал любимые, постоянно обращался к словарю Даля: каждое слово в нем вызывало у него ассоциации с Россией, картины русской жизни. Основным его занятием был труд: изучение языков, переводы, сочинение стихов, писание статей, составление книг. По его признанию, к 1930 году в чемоданах у него накопились рукописи для десятка задуманных книг, но книги не выходили, их не издавали, поскольку они не расходились: у русских беженцев не было денег, чтобы их купить[26], а стихи, казалось ему, стали никому не нужны. Тем не менее творчество оставалось его потребностью, и он жил напряженной духовной жизнью.

Иногда Бальмонт смирялся с тем, что забыт, не востребован, но подчас напоминал о себе. В 1928 году нашумела его переписка с Роменом Ролланом, который по поводу десятилетия Октябрьской революции обратился с приветствием к советскому правительству, отмечая достижения России при новом строе. Бальмонт возмутился и через газету «Авенир» решил ответить Роллану открытым письмом. К письму присоединился Бунин, и 12 января «Обращение к Ромену Роллану» за подписью двух русских писателей появилось в этой газете. Роллан отреагировал в журнале «Европа», его статью перепечатали в Советской России, на сторону Роллана встал Горький. Тому и другому ответил Бальмонт (уже без Бунина). Смысл его полемики с Ролланом и Горьким заключался в том, что нельзя защищать бесчеловечный режим, установленный большевиками. Это было последнее публичное выступление Бальмонта, касающееся политики, от которой в эмиграции он обычно стоял в стороне.

Правда, в том же 1928 году в советском журнале «Огонек» была опубликована статья «Бальмонт и убийцы», автор которой Борис Волин (И. Фрадкин) обвинял поэта в пособничестве террористам, покушавшимся на жизнь советских руководителей. Поводом послужила публикация Бальмонтом в парижской газете «Единение» (1928. 21 марта) стихотворения «Кремень» («Мила моя мне буква „К“…»), где поэт, обыгрывая начальную букву собственного имени, воспевал четырех «бойцов»: Ф. Каплан, Л. Каннегисера, Б. Коверду и М. Конради:

Мила моя мне буква «К»,Вокруг нее мерцает бисер.И да получат свет венкаБойцы — Каплан и Каннегисер…

Художественные качества этого стихотворения весьма спорны, однако текст публицистически обнаженно говорил о гражданской позиции Бальмонта в то время.