Елена Морозова - Мария Антуанетта

Узники Тампля не подозревали, что основной темой дебатов в Конвенте стала участь короля. И хотя ни санкюлоты на улицах, ни стражники не давали им возможности забыть о ненависти к ним революционеров, 11 декабря, когда под рокот барабанов к ним в сопровождении караула явился Петион и зачитал декрет Конвента о привлечении Людовика Капета к суду, женщины похолодели от страха. После завтрака, прошедшего в молчании под неусыпным надзором, Людовика увели: после полудня ему предстояло предстать перед Конвентом для допроса. «Матушка попыталась узнать у муниципальных чиновников, охранявших ее, что происходит, — писала Мадам Руаяль. — Она впервые удостоила их вопросом. Но эти люди не захотели ей ответить». Вечером, когда Людовик вернулся в Тампль, его сразу препроводили в его комнату. В последующие дни ему не давали даже переброситься словом с родными. С помощью Тюржи Клери сумел раздобыть газету, передать которую он смог, лишь спрятав ее в гардеробной, одновременно являвшейся отхожим местом, — это был единственный уголок, куда не заглядывали чиновники Коммуны. Когда королю удавалось поговорить с Клери, он непременно просил его успокоить королеву, заверить ее, что обсуждается вопрос о его высылке из страны. Шесть недель, что длился процесс, королева места себе не находила. Если бы не дети, она, наверное, слегла бы от слабости, тревоги и слез, но ради детей она держалась, храня достоинство и внешнее спокойствие. Понимая, чем кончится процесс, Людовик написал завещание; в строках, посвященных королеве, он просил ее воспитать детей «добрыми христианами» и «честными людьми», а также простить его за все те страдания, которые ей пришлось претерпеть из-за него: «…Если она полагает, что у нее есть за что упрекнуть себя, пусть знает, что я зла на нее не держу».

20 декабря 1793 года Конвент при поименном голосовании с незначительным преимуществом голосов вынес Людовику Капету смертный приговор. «Когда не станет короля, это еще не значит, что одним человеком станет меньше», — словно подводя итоги голосования, проворчал депутат Манюэль. Вечером того же дня Людовику разрешили увидеться с семьей. Во время свидания все плакали и тут же шепотом утешали друг друга. Даже неугомонный дофин чувствовал, что надвигается что-то страшное. Людовик пообещал родным увидеться с ними утром, и Мария Антуанетта всю ночь не ложилась спать, чтобы не пропустить этот утренний час. Но король не пришел: его исповедник посоветовал ему не усугублять боль разлуки. После исповедника король призвал к себе Клери и передал ему шейный платок для сына, обручальное кольцо для жены и серебряное кольцо с печатью, внутри которого хранились локоны детей. «Скажите ей, что я оставляю ее с большой мукой в сердце», — добавил он и срезал прядь волос — тоже для Марии Антуанетты. (Позднее Клери нашел способ передать королеве последние дары короля.) В половине одиннадцатого утра «…радостные крики черни, донесшиеся с улицы, известили нас, что преступление свершилось», — написала герцогиня Ангулемская. «Мы его больше не увидим», — горько и торжественно произнесла королева и, преклонив колени перед сыном, произнесла клятву верности новому королю Людовику XVII. Хотя вряд ли все происходило столь торжественно. Обилие воспоминаний свидетелей той эпохи позволяет выбрать наиболее оправданный с человеческой точки зрения вариант. Скорее всего, королева, опустившись на колени и прижав к себе сына, сдавленным голосом прошептала: «Теперь вы — король».

Ферзен, пребывая в Дрездене, лихорадочно ловил новости из Парижа. Когда начался процесс над королем, он не находил себе места — от волнения, тревоги и собственного бессилия. «…В каком ужасном положении оказался король и его семья! У меня сердце разрывается»; «…новости ужасные, я жестоко страдаю»; «Несчастная королева, несчастные дети! <…> Почему я не могу спасти их хотя бы ценой собственной крови!» — сетовал он в письмах сестре и другу Таубе. Ужасное известие о казни короля сопровождалось такой массой слухов и непроверенных подробностей, что Ферзен решил, будто вместе с королем погибла и вся его семья. В тот же день Ферзен написал Софи отчаянное письмо, возможно, самое проникновенное, в котором оплакивал свою возлюбленную: «Ах, пожалейте меня, только вы можете понять теперешнее мое состояние; в этом мире я потерял все… Ах, не оставляйте меня, милая Софи; той, кто составляла мое счастье, той, ради которой я жил… которую всегда любил, ради которой отдал бы тысячу жизней, больше нет. <…> Ее больше нет в живых… для меня все кончено. Ах, почему я не умер подле нее…» Когда выяснилось, что королева жива, горечь и тревога остались: Ферзен понимал, что скоро придет черед его возлюбленной, и проклинал «нацию тигров и каннибалов». Отец продолжал звать его в Швецию, но он отказывался, не желая удаляться от королевы. «Бездействие, в котором я вынужден пребывать, отсутствие возможности помочь ей заставляют меня страдать еще больше», — писал он Софи.

Прошел слух, что королеву, которую теперь называли «королевой-матерью», хотят обменять на пленных французов, и для друзей Марии Антуанетты вновь забрезжила надежда. Но план сорвался, ибо император не увидел в нем никаких преимуществ для Австрии. Мария Антуанетта, или «вдова Капет», как после смерти Людовика стали именовать ее тюремщики, погрузилась в свои страдания: она почти ничего не ела и отказывалась выходить на прогулку, чтобы не проходить мимо двери бывшей комнаты супруга. Уверенная, что король передал для нее письмо, она попросила дать ей возможность повидаться с Клери, но ей отказали. После смерти короля верного слугу выставили за ворота Тампля и велели возвращаться домой. Вторую просьбу Марии Антуанетты чиновники выполнили: ей позволили заказать для себя и для семьи траурное платье.

После казни короля о королеве как-то позабыли: жажда мести народа «за причиненные ему страдания» временно была утолена. Охрана ослабила бдительность: за пленницами перестали ходить по пятам, а для королевы оборудовали площадку на крыше башни, чтобы она могла дышать там воздухом, не спускаясь в сад. Молодой комиссар, якобинец Тулан, проникшийся симпатией к королеве и сочувствовавший ее горю, решил попытаться спасти ее. Вместе с тюремщиком Лепитром, также с симпатией относившимся к несчастной вдове, Тулан предложил вывести королеву и принцесс в одежде тюремщиков, а Луи Шарля под видом сына стражника. Затем в наемной карете они отправятся на побережье, а оттуда в Англию. С помощью Тюржи королева связалась с шевалье де Жаржеем, и тот вручил Лепитру 200 тысяч ливров, дабы тот раздобыл паспорта.

18 марта французские войска потерпели поражение у Неервинде, и Тампль вновь окружили беснующиеся санкюлоты, обвинявшие во всем «вдову Капет», якобы тайно руководившую заговором, направленным против республики. Обвинения были голословны, но Коммуна удвоила бдительность, закрыла заставы и временно прекратила выдачу паспортов. Осуществить задуманный план оказалось невозможно. На крайний случай Лепитр предложил вывести из тюрьмы одну Марию Антуанетту, но та отказалась: она не могла оставить детей и Елизавету. «У нас была красивая мечта, и более ничего, но мы на этом много выиграли, ибо у нас появилась еще одна возможность убедиться в вашей безграничной преданности мне. Я бесконечно вам доверяю… но интересы моего сына — это то единственное, чем я руководствуюсь, поэтому, хотя я была бы счастлива оказаться за пределами этих стен, я не могу согласиться на разлуку с ним», — писала королева Жаржею.