Георгий Михайловский - Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.

В самом начале заседаний комиссии Ледницкого с обеих сторон чувствовались полная готовность и желание вести дело с наименьшими трениями. Поляки понимали, что Февральская революция давала им то, чего никакое царское правительство до сих пор не могло обещать. Это обстоятельство в сочетании с внутренними разногласиями среди отдельных польских течений, в особенности находившихся за границей, заставляло их быть в высшей степени предупредительными и во всяком случае никак не рвать с Временным правительством и русской ориентацией. Особенную предупредительность в отношении русских членов комиссии проявляли сам Ледницкий, архиепископ Могилёвский барон Ропп, епископ Цепляк, бывший член Государственной думы Грабский.

Вместе с тем, однако, некоторые предложения польских делегатов вызывали недоумение и доказывали отсутствие практического понимания государственных вопросов. В качестве наиболее яркого примера приведу предложение Грабского, поддержанное другими поляками, о том, чтобы все дела, касающиеся Царства Польского или его уроженцев, решавшиеся по принадлежности различными нашими ведомствами, были сосредоточены в особом здании и до образования польского правительства на польской территории лежали в специально для этого выстроенном складе. На недоумённое замечание русских делегатов, что тогда эти изъятые из русских учреждений дела будут долгое время оставаться без движения, поляки отвечали, что дела «могут подождать», а что самое главное — «принцип», что образование Польши требует предварительных действий самого радикального характера.

Поднялись весьма пикантные прения, в которых представители отдельных ведомств стали разъяснять польским членам комиссии, какие неприятности могут получиться из-за этого для самих же заинтересованных поляков, которые не смогут ни жениться, ни получать наследство, ни вести какие бы то ни было дела до момента образования независимой Польши. В конце концов нелепость предложения Грабского стала ясна ему самому, и он снял его с обсуждения, но то обстоятельство, что такой вопрос мог пространно обсуждаться, а такое предложение могло быть сделано, и при этом не в виде импровизации, а поставлено в повестку дня Ледницким, говорило о неподготовленности поляков к практическому ведению государственных дел. Долгое время спустя после неудачного выступления Грабского русские делегаты вспоминали его предложение при каждом новом проявлении польской незрелости.

Делаю, однако, оговорку: если светская часть польской делегации поражала иногда своей непрактичностью, то, наоборот, представители польского духовенства — барон Ропп и епископ Цепляк — не только никогда не делали бесполезных выступлений, но, напротив, изумляли русскую часть комиссии своим практицизмом и основательным знакомством с каждым вопросом. Можно смело сказать, в особенности про барона Роппа, что он был истинным вождём поляков в комиссии Ледницкого, и не только в вопросах религиозных, что было бы вполне естественным, но и в чисто государственных делах. Поляки сами этого не скрывали. Ледницкий по каждому вопросу спрашивал мнение Роппа и Цепляка, и всегда для польской части комиссии оно считалось решающим. И тот и другой иерарх держались очень тактично и в каждом самом незначительном выступлении старались облечь свои предложения и мнения в приятную для русских форму. Это смягчающее влияние было, несомненно, очень благотворно, так как иногда польские делегаты не могли удержаться в рамках должного примирительного тона.

Отмечу здесь, что с русской стороны никаких духовных лиц не было, и по всем религиозным вопросам представителями Временного правительства выступали сначала почти исключительно профессор С.А. Котляревский, а затем А.В. Карташов. Это обстоятельство — отсутствие русских духовных лиц — невольно поднимало ещё больше престиж двух польских иерархов.

В то же время с истинно дипломатическим искусством и Ропп и Цепляк, при всей их внешней любезности и утончённой вежливости, поднимали проблемы крайне острого свойства — о костелах, обращённых в православные храмы после восстания 1863 г., о конфискованных тогда же монастырских имуществах, о польских святынях, увезённых в Россию, и т.п. При этом оба они не ставили вопросы в принципиально-абстрактной форме, а, наоборот, старались избегать такой их постановки, понимая, что русские члены комиссии не могли идти на полную реставрацию даже в пределах до 1863 г. Они, часто даже без предварительного включения в повестку, внезапно заводили речь о такой-то православной церкви, указывая на её древнекатолическое происхождение и требуя немедленного её возвращения католикам, или о таких-то католических святынях, находящихся там-то, или о тех или иных монастырских угодьях, рассказывая историю их захвата. Всё это застигало врасплох и Котляревского и Карташова, они не могли по незнанию дать ответа, а поляки ловили каждое их слово и заносили в протокол, истолковывая его как принципиальное согласие русских делегатов на то или иное требование. Внося затем от имени комиссии представления во Временное правительство, они подчёркивали согласие на это русских делегатов.

Такая частичная реставрация Польши не давала Временному правительству возможности развернуть прения по польскому вопросу в полном объёме, и поляки, таким образом, шаг за шагом вырывали отдельные уступки, которые в совокупности представляли собой весьма внушительную величину. Временное правительство ввиду военной обстановки не желало раздражать поляков неуступчивостью, рассчитывая отдельные оплошности исправить впоследствии, при рассмотрении польского вопроса в будущем Учредительном собрании.

Конечно, если бы вся остальная часть польской делегации играла всегда и во всём роль статистов при этих незаурядных дипломатах — католических иерархах, то поляки имели бы бесспорный перевес, но, при всём уважении к ним остальных делегатов-поляков, светская часть польской делегации любила выступать не без ораторского таланта на общие темы и поднимать вопросы, которые по акту 15 марта не могли быть разрешены даже Временным правительством, а только русским Учредительным собранием. В этих выступлениях они раскрывали свои карты в понимании, например, такого первостепенной важности вопроса, как этнографический принцип при размежевании Польши и России. Как я расскажу ниже, в связи с вопросом о Холмской губернии поляки старались на самом деле подменить этот этнографический принцип понятием Царства Польского, то есть Венским трактатом 1815 г., что значило включение в состав Польши и Гродненской и Сувалкской губерний с литовцами, и Холмской губернии с её смешанным православно-католическим населением.