Татьяна Михайловна Соболева - В опале честный иудей

С полуулыбочкой, полуухмылочкой. скороговоркой, касаясь прошлого, дружно кивают на эпоху и «сложные обстоятельства». во всем виноватые. Сразу же возникает вывод: Солженицын. Булгаков. Сахаров. Пастернак и другие жили в иную, хорошую эпоху и при хороших обстоятельствах как-то непостижимо случайно совпавших по календарю. А перевертыши опять врут, врут «по второму кругу», потому что никто в момент вранья их не останавливает. Далеко-далеко их стараниями запрятана правда о том, что в обществе развитого социализма руководила ими голая алчность: желание пошире распахнуть пасть и отхватить половчее и побольше, чем другие, от сдобного партпирога. «Советские многостаночники» одновременно занимались и партогранкой примитивных душ простых смертных.

Свято блюдя заветы Ленина, в достижении личной цели ни чем не брезговали. Вот недавно отмечали ...-летний юбилей одного советского литератора, сумевшего уже в новые времена получить правительственную награду. В обозначение его заслуг в одной из радиопередач его юбилей объявили делом государственным! Без иронии, всерьез... Я отметила про себя: лучше бы это было оговоркой ведущего передачи. И еще подумала о том, что писатель этот - баловень судьбы: редко кому удается так реализовать свой талант при любых режимах. Собралась позавидовать, да кстати вспомнила не так давно прочитанные откровенные воспоминания юбиляра. В годы застоя он избрал для себя положение, которое его, по-видимому, устраивало: он иногда ходил по баням развлекать своими хохмочками высокопоставленных парткретинов с заплывшими жиром мозгами и брюхами. Чтобы им было посмешнее (это меня особенно покоробило в его интервью), голым входил в баню с портфелем... Разомлевшие от жары, жира, довольства, высокого положения - служебного - парт-чины приказывали между глотками пива: «Давай!». И он «давал», кривлялся перед ними, им в угоду!.. Боже праведный и милосердный, прости ему слабость и трусость, пусть и в прошлом. Прости и меня: я не умею думать по-другому, не в силах отделить того банного холуя от теперешнего преуспевающего члена нового общества. Сквозь его самодовольную физиономию проступает передо мной другое лицо... Не вижу необходимости изменять своей привычке: сверх меры строго спрашивать с тех, кого провидение высоко поднимает над большинством. Это мое убеждение окрепло, стало непоколебимым за годы жизни с честнейшим человеком, гордым поэтом. Посмел бы кто-нибудь предложить ему хоть раз побывать в бане в роли шута горохового!.. Да и чего ради, о Господи!

Когда я со своей, возможно слишком строгой, меркой пытаюсь подойти к вернопроданным помощникам компартии, то вся так симпатичная мне схема познания личности автора через идеи, воплощенные им в его художественных произведениях, перестает работать. Не получается искомое отождествление.

Ал. Соболев с постоянной настойчивостью уверял: создавая высокохудожественные творения, в моменты особого озарения писатель словно вещает Божьим внушением - возносится на такую духовную высоту, которая для не наделенного Божьей милостью - талантом - попросту и недосягаема и неведома. Остается поблагодарить поэта Ал. Соболева за подсказку и успокоиться на том, что советские писатели, те, что врали в самом святом - творчестве, - обходились отлично и без Божьего внушения: вполне хватало директив ЦК партии, чтобы «черного - советского - кобеля отмывать добела».

Но ведь далеко не все в ССП были такими жалкими двуногими. Почему ни один, подчеркиваю, ни один член ССП ни разу озабоченно, по-доброму не поинтересовался, как живется автору песни, напоминающей о себе ежедневно, а то и по нескольку раз в день? Они знали, этого нельзя было не заметить, что у Ал. Соболева не выходят книги, его замалчивают, третируют, не позвали в ССП, оскорбляют, то есть на глазах деятелей культуры, литературы забивают инвалида камнями. Не сгущаю краски. И прочитавшие книгу с первых страниц уже успели в этом убедиться.

Где и в чем выразился их протест против явной несправедливости? Они довольствовались ролью зрителей, наблюдателей? Поскупились на несколько хороших слов по телефону? Или, блюдя личное благополучие, считали за лучшее держаться подальше от не опекаемого партией еврея?

Я не знаю, как ответить на эти вопросы. А они, словно засевшая заноза, колют, саднят, причиняют неутихающую боль.

И поневоле приходишь к заключению: по разным причинам, но советские писатели относились к Ал. Соболеву если не просто враждебно, то без симпатии.

Но выбора у меня не было, время подпирало и вынуждало к действиям. Я решила отправиться в «поход», целью которого было право на жизнь творческого наследия создателя «Бухенвальдского набата». Меня подбадривали радужные надежды грядущей перестройки и понукала безвыходность положения. Хорошо, что я не знала тогда, что «поход» мой растянется на девять лет. С очень скромными результатами. Потому, как скоро стало ясно, «за дверьми, блюдя свой важный сан, по-прежнему сидит - “их преподобие”»...

О том, что никакие перестройки не в силах изменить к лучшему отношение писателей к Ал. Соболеву, первым возвестил член ССП поэт Андрей Дементьев.

В советские времена он редактировал двенадцать лет журнал «Юность». Разумеется, как номенклатура ЦК партии. Служил партии преданно, в противном случае в кресле главы журнала столько лет не усидел бы. Когда «дунул ветер», расставшись с журналом, отбыл собкором Российского радио в Израиль (любит евреев?). После нескольких лет работы вернулся оттуда в Москву. На многое не претендовал, в руководящие не рвался. По его словам, где-то на пятом этаже Российского радио занял небольшую комнатку. И начал наверстывать упущенное за годы застоя: создавать себе имя, быть на слуху. Тихо, непритязательно обрел право на еженедельную передачу - авторскую. Убивает двух зайцев: и имя звучит, и безразмерная возможность читать свои стихи открылась. Раза два или три я, любопытства ради, выслушала его передачи. И мне тоже кое-что открылось: видать, никто из руководящих лиц или просто разбирающихся в стихах сорокаминутные (!!!) творения - авторские передачи А. Дементьева вообще не слушает, иначе, схватившись за голову, закричали бы: «Остановите его! Что он несет?..»

А «несет» он вот что: одним и тем же стихотворением заканчивает каждый выход в эфир. Странно, очень странно звучат первые строки очевидно дорогих автору виршей: «Никогда, ни о чем не жалейте вдогонку, если то, что случилось, нельзя изменить...» И я невольно досказала в прозе: ну, например, о смерти ребенка или близкого человека... А автор неунывающе продолжает наставлять: «...как записку из прошлого, грусть свою скомкав, с этим прошлым порвите непрочную нить!» Я онемела: ничего себе «записка из прошлого», скомкать ее, да и «с прошлым порвать непрочную нить...» Это с утратой ребенка?! С гибелью солдат? С Бесланом? С другими подобными потерями? А поэт в середине стихотворения настаивает: «Никогда, никогда ни о чем не жалейте!» Обобщение...