Николай Черкашин - Я - подводная лодка !

Эскадра!

Стая бесшумных дизель-электрических субмарин, подводных охотниц за подводными лодками, готова была развернуться в завесу в любой котловине, проскользнуть по любому желобу Северной Атлантики, готова была неделями, а то и месяцами парить в ледяных беспросветных глубинах, поджидая свои цели.

Эскадра!

О ней говорили вражеские радиоголоса. О ней много и охотно трубила флотская печать, разумеется не называя её полного и потому секретного имени - Четвертая Краснознаменная орденов Ушакова и Нахимова эскадра дизельных подводных лодок. Самая плавающая, самая боевая, самая результативная эскадра крупнейшего в мире флота - Северного. За глаза её звали Дикой или Черной эскадрой. На ней равно легко можно было получить орден или новые звезды на погоны, как и лишиться их вкупе с партбилетом, сгореть в прямом и фигуральном смысле этого слова, ибо эскадра гремела не только своими рекордными боевыми службами - порой по 18 месяцев кряду! - но и своими чудовищными чрезвычайными происшествиями.

Эскадра...

Сегодня проснулся от нестерпимой рези в глазах. Что случилось? Фреон выпустили? Хлор из аккумуляторной батареи пошел?

Плаксивый голос доктора:

- Шура, кнехт с ушами, что ж ты, гад, делаешь?!

В ноздрях сладковато-едкий запах лука. Судорожно пытаюсь вспомнить, какое отравляющее вещество имеет запах лука. Фенол пахнет жареным кофе, какая-то нервно-паралитическая дрянь благоухает геранью... И все-таки так щипать глаза может натуральный лук. Очередной вскрик доктора из офицерской "четырехместки" убеждает меня в справедливости последнего вывода.

- Ну что ты стоишь, как святой Себастиан со стрелами в животе?! Иди в четвертый и чисти лук у помощника под дверью!

По всему второму отсеку клубились слезоточивые миазмы.

- Это же не матрос! - взывал доктор к обитателям второго отсека. Это же агент мирового империализма!

На шум и запах выглядывает из своей каюты разбуженный командир. Возмутитель спокойствия выдворен из умывальника с кастрюлей лука и отправлен в четвертый отсек, где камбуз и где стоят специальные запахопоглотительные фильтры. Интересно, когда их меняли в последний раз? Вахтенному офицеру дано приказание включить вентиляцию и перемешать воздух в отсеках.

На подводных лодках, кроме многих прочих "табу", блюдется запрет на летучие вещества, в том числе и на медицинский эфир. Не принято пользоваться резкими одеколонами. Поэтому, когда Федя-пом проходит через центральный пост, благоухая "Шипром", старший помощник не удерживается от шпильки:

- Федя, скрытность нарушаешь! Нас найдут по газовому следу твоего кавалерийского одеколона!

Федя во гневе и на подначки не реагирует:

- Где этот гидродинамический урод?! Шура, на перископе вздерну! Ковер утопил!

Выясняется, что на ночном всплытии Шура вычистил любимый коврик помощника от пыли и даже простирнул его, а потом вынес сушиться в ограждении рубки, где и забыл его при погружении. Коврик - это то последнее, что осталось у Феди от большого персидского ковра, купленного при заходе в сирийский порт Тартус. Поскольку ковер был так велик, что даже свернутый в трубку не пролезал через шахту рубочных люков - его просто было не втиснуть в шхеру ограждения рубки, - рулон втащили через торпедопогрузочный люк в первый отсек и положили вдоль стеллажных торпед под настил среднего прохода. Потом пошли славные ратные будни под водой. Торпедисты, населяющие носовой отсек, отделены от гальюна двумя стальными переборками, поэтому по тревогам, когда хождение по отсекам строго запрещено, малую нужду они справляют порой под пойолы среднего прохода. Пушистый перс, лежавший там, прекрасно впитывал не только эту соленую влагу, но и пролитый в качку чай, расплеснутый борщ, а также все то, что проливается в качку мимо кандейки - там, где прихватит морская болезнь. А если поместить всю эту гидропонику в очень влажную и очень жаркую атмосферу, то любой ковер, будь это даже мат, сплетенный боцманской командой из распущенных синтетических тросов, превратится в великолепный субстрат для невиданной грибовидной плесени. Короче, ковер помощника сгнил самым простым биохимическим образом. Из остатков, не тронутых тленом, помощник выкроил себе прикроватный коврик метр на метр. В него как раз попала сердцевина восточного орнамента. И вот эту-то драгоценную реликвию Шура Дуняшин утопил самым вахлацким способом. Было от чего впасть в отчаяние.

Голос старпома с мостика:

- Центральный!

- Есть, центральный! - откликается вахтенный центрального поста.

- Зашло солнце. Записать в журнал: "В 20.30 зашло солнце. Включены ходовые огни". Ходовые огни не включать.

Запись для будущих проверяющих. В Средиземном море мы ходим без отличительных огней, дабы не нарушать свою скрытность...

Мы пришли сюда с Севера, обогнув Скандинавию, Англию, Испанию... Кажется ещё вчера мы были в Атлантике...

Где, как не в океане, место большой океанской подводной лодки? И она в океане, и ночной шторм вокруг нее...

Трудно придумать более простую задачу для современного корабля глубин: надводный переход в район погружения. Обычный переход из точки "А" в точку "Б" без уклонения от самолетов, без прорыва противолодочных барьеров, без форсирования минных полей... Но в шторм непросто все. Даже поднести ложку ко рту.

Старший помощник командира капитан-лейтенант Симбирцев, мокрый с головы до ног, спустился в центральный пост - нажал тумблер микрофона:

- Вниманию экипажа! Выход наверх запрещен!

Волны перекатываются через рубку так, что подлодка на время оказывается в родной стихии. Но наверху тем не менее остались люди верхняя вахта. Из ограждения мостика по грудь возвышается вахтенный офицер лейтенант Симаков и старшина команды рулевых-сигнальщиков мичман Ерошин. Оба одеты в резиновые комбинезоны, оба обвязаны и принайтовлены страховочными концами к перископным тумбам. Они похожи на двух отчаянных водолазов, которые решили уйти на глубину вместе с подводной лодкой.

Стоять в такую непогодь на мостике - все равно что высовываться из окопа во время обстрела: подхваченные вихрем брызги волн, размолотых о "бульбу" носа, картечью проносятся мимо. Береги глаза! Тяжелые капли бьют увесисто и больно даже сквозь резину костюма. Не зевай: как только перед форштевнем взметнулся белый взрыв волны, прикрывай глаза рукавицей - через секунду сыпанет заряд шквального града, острым соленым песком секанет по лицу морская пыль. А вот этой волне лучше поклониться. Оба вахтенных, сгорбившись, приседают и тут же пригибаются ещё ниже - вся тяжесть не разбитого о рубку водяного вала обрушивается на них. Они распрямляются, будто пудовые мешки сбросили, и снова, усердными грузчиками, подставляют спины очередному валу. Но не кланяться волнам выставлена верхняя вахта. И едва мостик выныривает из водяного холма, как оба, лейтенант и боцман, отфыркиваясь и отплевываясь, оглядывают горизонт. Подводная лодка идет сейчас, доверяясь лишь их глазам да ещё слуху гидроакустиков. Но даже самые чуткие гидрофоны, самая совершенная локация в такой шторм малопригодны. Рев океана оглушает гидрофоны, волны сбивают плавный ход локаторной антенны, и только живые человеческие глаза под навесом мокрых рукавиц остры и надежны сейчас, как и сто, и тысячу лет назад.