Индия, Судан, Южная Африка. Походы Британской армии - Уинстон Спенсер Черчилль
Настойчивость, однако, является добродетелью. Вагоны, когда их толкают, сильнее прижимаются друг к другу, но можно разъединить их, оттащив назад. Правда, и здесь все оказалось не так просто. Соединительная цепь паровоза дюймов на пять-шесть не доставала до цепи перевернутого вагона. Стали искать запасную цепь. Нашли ее по чистой случайности. Паровоз потащил обломки и прежде, чем цепь разомкнулась, оттащил вагон на несколько ярдов. Казалось, теперь уж путь точно свободен. Но угол башмака снова зацепился за угол вагона, и мы снова остановились.
Ничего не оставалось, как только биться о препятствие, надеясь, что железо постепенно прогнется, сломается и мы проскочим. Пока мы бились, враг тоже не сидел сложа руки. Я уговаривал машиниста не торопиться и толкать осторожно, ведь если паровоз сойдет с рельсов, мы лишимся последнего шанса оторваться от противника. Паровоз еще несколько раз толкнул препятствие без видимого результата, и тут в переднюю его часть попал снаряд, который поджег деревянную надстройку. Машинист прибавил пару, и мы с разгону еще раз врезались в препятствие. Раздался скрежет, машина качнулась, остановилась, опять рванулась и со страшным скрипом протиснулась вперед, царапаясь о перевернутый вагон. Ничего, кроме ровных рельсов, не лежало теперь между нами и домом.
Казалось, мы добились блестящего успеха, ведь я думал, что задние вагоны и пушечная платформа последовали за локомотивом и теперь все смогут забраться в них и достойно покинуть поле боя. Но, обернувшись назад, я увидел, что сцепление разошлось или было разорвано снарядом, и вагоны по-прежнему стоят по ту сторону препятствия, которое отделяет их от паровоза. Никто не рискнул загонять паровоз обратно, подводя его к вагонам, — он мог бы там застрять, поэтому мы попытались подтянуть вагоны к паровозу. Эта попытка провалилась в основном из-за огня противника, и капитан Халдейн решил удовольствоваться спасением локомотива. Он приказал машинисту медленно отступать по дороге, чтобы пехота могла двигаться под прикрытием металлического корпуса машины. Далее он намеревался занять несколько домов у станции, в 800 ярдах от этого места, и продержаться там некоторое время, пока паровоз отправится за помощью.
На локомотив погрузили как можно больше раненых — они стояли в кабине, лежали на тендере и прижимались к предохранительной решетке. Все это время снаряды вонзались в мокрую землю, взметая вверх облака белого дыма, со страшным грохотом разрывались над головой или ударяли в паровоз и в железные обломки вокруг. Помимо трех полевых орудий, которые оказались 15-фунтовыми пушками, нас постоянно обстреливал пулемет Максима. Мелкие пули, которыми он нас поливал, разрывались вокруг с отвратительными хлопками. Одна, как я помню, врезалась в башмак паровоза прямо перед моим лицом, превратившись в яркую желтую вспышку и заставив меня гадать, почему я все еще жив. Другая попала в кучу угля в тендере, взметнув в воздух тучу черной пыли. Третья — и я тоже это видел — попала в руку одному из Дублинских фузилеров. Вся рука была раздроблена — кости, мышцы, кровь, униформа — все перемешалось в ужасную кашу. Внизу висела кисть, неповрежденная, но раздувшаяся раза в три. Вскоре паровоз был переполнен и пополз к дому — несчастный, жестоко избитый локомотив, с горящей деревянной надстройкой и пробитыми баками, из которых вырывались струйки воды. Пехотинцы тянулись рядом с ним, ускоряя шаг.
Увидев, что паровоз уходит, буры усилили огонь, и солдаты, до тех пор хоть как-то укрытые железными вагонами, понесли серьезные потери. Многие из добровольцев упали, раненые в ноги. Там и сям люди падали на землю, некоторые пронзительно кричали, что редко бывает на войне, и просили помощи. Около четверти отряда вскоре было убито или ранено. Снаряды, летящие вслед отступающим солдатам, разбросали их по всей дороге. Не было больше ни порядка, ни контроля. Паровоз, набирая скорость, оторвался от толпы отступающих и вскоре был в безопасности. Пехота продолжала бежать вдоль дороги по направлению к домам; я искренне полагаю, что, несмотря на беспорядок, они могли бы оказать сопротивление, если бы нашли укрытие. Но в этот момент произошел один из тех несчастных инцидентов, которых было так много во время этой войны.
Раненый рядовой солдат, нарушив приказ не сдаваться в плен, взял на себя ответственность и поднял белый носовой платок. Буры немедленно прекратили огонь, и дюжина всадников, побуждаемых мужеством и гуманностью, поскакали с холмов к разбросанным вдоль дороги беглецам, из которых мало кто заметил белый флаг, а некоторые продолжали стрелять. Они громко крикнули, чтобы те сдавались. Солдаты, не зная, как поступить, сложили оружие и сдались в плен. Лишь те, кто был дальше от всадников, продолжали бежать. Некоторых из них подстрелили, некоторых поймали, но кое-кому удалось уйти.
Что до меня, то я был на паровозе, когда преодолели препятствие, и оставался там, в набитой людьми кабине, прижатый к человеку с перебитой рукой. Так я проехал ярдов 500 и поравнялся с отступающими, из которых приметил одного, молодого офицера, лейтенанта Френкланда, который со счастливой, уверенной улыбкой на лице пытался собрать своих людей. Когда мы добрались до домов, где было решено занять оборону, я спрыгнул на рельсы, чтобы дождаться идущих сюда людей. Этим объясняется и адрес, откуда отправлено настоящее письмо. Локомотив скрылся, и я оказался один в неглубоком овраге, вокруг не было видно ни одного нашего солдата, так как все они сдались. Затем неожиданно на рельсах у конца оврага появились двое, но без униформы. Поначалу я принял их за дорожных рабочих, но затем до меня дошло, что это буры. Моя память хранит их образы: высокие подвижные люди, одетые в темные просторные костюмы, в выгоревших шляпах с широких полями, опирающиеся на ружья. Они стояли меньше чем в ста ярдах от меня. Я повернулся и побежал вдоль рельсов, и единственной моей мыслью было «меткость буров». Просвистели две пули, всего в футе от меня, по одной с каждой стороны. Я бросился за насыпь, но она не давала прикрытия. Я еще раз взглянул на них — один опустился на колено и прицелился. Я опять бросился вперед. Движение казалось моим единственным шансом. Вновь в воздухе просвистели две пули, но меня не задели. Я не мог этого вынести. Нужно выбраться из канавы, из этого проклятого коридора. Я вскарабкался на насыпь. Позади взметнулась земля, что-то ударилось мне в руку. Но за
