Александр Александрович Богданов - Коллектив авторов
Цель данной статьи – реконструировать разговор, который состоялся между Шпетом и Богдановым в 1922 году, основываясь при этом на опубликованных ими к тому времени текстах. Подобная работа необходима нам сегодня не только для того, чтобы знать о содержании той реальной полемики, но и понять ее культурно-исторический смысл. Это позволяет показать целостность русской философии и продемонстрировать актуальность и созвучие методологических установок Г. Шпета и А. Богданова, которые не потеряли своего значения для социально-гуманитарного познания и сегодня.
Прежде всего о докладе Шпета. В этом контексте важно подчеркнуть, что хотя он и базируется на опубликованной работе «Мудрость или разум?»[892], тем не менее октябрь 1922 года это уже не январь 1917-го. И в предложенной Шпетом исторической последовательности развертывания философской мысли как мудрости, метафизики и знания появляются новые существенные уточнения[893]. Для Шпета всегда было важно, а в 1922 году особенно, что философия есть чистое, строгое знание, и ее мастерство состоит в том, чтобы мыслить о мысли как о действительности. Этот тезис он отстаивает в докладе 1922 года.
Шпет начинает с интерпретации понятия «философия»[894]. Оно может быть истолковано как специфический образ жизни, предполагающий мудрость, «учение которой – в том, как надо жить»[895], «Мудрость есть переживание морального порядка и потому – некоторая “добродетель”». Есть и иное истолкование философии. Она может пониматься как знание о жизни и ее условиях, но у каждого своя жизнь, и чтобы возвыситься до общего знания, необходимо абстрагироваться от нее (так возникает метафизика как система мировоззрения). Но есть и еще одно истолкование понятия «философия», которое Шпет находит у Декарта: «…философия обозначает занятие мудростью и… под мудростью понимается не только благоразумие в делах, но также и совершенное знание всего, что может познать человек»[896]. Именно «совершенное знание», подчеркивает Шпет, софия, как мастерство познания, «познание для познания», «страсть к познанию» – это и есть философия как чистое знание, как строгая наука. Причем мудрость, мировоззрение и знание как типы философии не умирают, их можно обнаружить в каждой исторической эпохе.
Потому он и цитирует далее статью У. Джеймса, чтобы показать, что в каждой эпохе существовал особый тип людей, которые хотели жить в мысли. «Всякое поколение дает некоторое число индивидов, исключительно занимающихся теорией. Такие люди находят предмет для Загадки и удивления там, где другие этого не видят. Их воображение изобретает объяснения и комбинирует их. Они накопляют науку своего времени, высказывают пророчества и предостережения, как люди “мудрые”»[897].
Это рассуждение вполне соотносится также с его идеей смены типов интеллигенции, которая стала философско-историческим фундаментом его книги «Очерк развития русской философии» (о них пойдет речь далее). Действительно, Шпет работал над «Очерком» в 1921–1922 годах. В тот момент, когда он делал доклад в ИНФ, первая часть «Очерка» находилась в издательстве. В день выступления 20 октября 1922 года Шпет писал издателю Ф. И. Витязеву-Седенко письмо (датировано 17 августа 1922 года), в котором обсуждал Предисловие. По идейной направленности оно перекликается с докладом: «Я, действительно, сторонник философии как знания, а не как морали, не как проповеди, не как мировоззрения. Я полагаю, что философия как знание есть высшая историческая и диалектическая ступень философии, но этим не отрицаю, а, напротив, утверждаю наличность предварительной истории, в течение которой философия становится в знание»[898]. Примечательно, что во второй части «Очерка» он собирался проанализировать полемику народников и марксистов и также подробно осветить идеи сборника «Очерки реалистического мировоззрения» как ответ авторам сборника «Проблемы идеализма». Отдельной строкой в этом перечне имен стояла фамилия Богданова.
«XV
Очерки реалистического мировоззрения.
Критика идеализма.
Авенариус: Луначарский (Гуревич).
Философия коллективизма.
Богданов»[899].
Следуя марксистскому (материалистическому) пониманию развития форм духовной жизни, Богданов полагал, что философия скоро сойдет с исторической сцены[900] и уступит место тектологии (учению о строительстве организации). Он рассуждал следующим образом: «Философия… думала представить мир как стройно-единую систему – “объяснить” его посредством какого-нибудь универсального принципа. В действительности требовалось превратить мир опыта в организованное целое, каким он реально не был; а этого не только философия, но и вообще мышление само по себе, своими исключительно силами, сделать не может. Это понял величайший мыслитель XIX в. <Маркс> и философской задаче – “объяснить” мир – противопоставил реальную задачу – изменить его»[901].
В прениях по докладу Шпета Богданов отвечает на вопрос «Что такое философия?» по-своему. Он фактически излагает принципы тектологии. Но в отличие от «материалистически» ориентированных марксистов, которые констатируют конечность философии как объяснительной схемы и делают следующий шаг к практической деятельности, Богданов оказывается в своем поколении одним из некоторого числа индивидов, «исключительно занимающихся теорией». Он остается философом по сути, и тем самым открывается возможность для понимающего общения со Шпетом и обмена мнениями. Что и демонстрирует шпетовский конспект выступления Богданова: «О происхождении философии: философия как нечто из себя возникающее. “Объяснение” – какие социальные условия породили философа. Философ – организат<орский> талант! Что есть философ – теоретический человек»[902].
Богданов выступил в прениях против философии. Философия приобретает практический смысл и становится тектологией: «…тектология должна делать излишней философию, и уже с самого начала стоит над нею, соединяя с ее универсальностью научный и практический характер. Философские идеи и схемы для тектологии – предмет исследования, как всякие иные организационные формы опыта»[903]. А как переделывать мир? Философия должна переориентироваться на научное описание, обеспечивающее практические нужды переделки мира. Таким образом, теоретическая деятельность продолжается. Познание, по Богданову, всегда было практическим, и абстракции должны всегда иметь практический смысл. В этом контексте он трактует и возникновение знания на примере астрономии, которая, по его мнению, очевидно имела практический смысл и основания.
В шпетовском конспекте богдановского выступления читаем: «Возникновение знания: астрономия (сельское хозяйство! Мореплавание)»[904]. И вот как этот тезис трактует сам Богданов в «Тектологии»: «С астрономией обычно соединяется мысль об отрешенности от всего земного, о чисто познавательном, чисто идеальном интересе. Трудно впасть в ошибку более грубую и наивную: нет науки более непосредственно-практической»[905]. И далее: «При земледельческом оседлом быте потребовалось усовершенствование этих методов, преимущественно для ориентировки во времени: определение сроков полевых работ, а следовательно, точное разделение годового астрономического
