Жаклин Паскарль - Как я была принцессой
Мне не хотелось, чтобы «Пустые объятия – разбитые сердца» стал просто голословным обвинением, снятым любительской камерой, поэтому я написала сценарий, включавший множество интервью и выездных съемок. Для его осуществления мне требовались хотя бы пара помощников, недели три времени, неиссякаемый запас энергии, а кроме того, не помешали бы пара отмычек и дополнительный источник душевных сил. Мы снимали фильм четыре недели в двадцати шести разных местах от Мельбурна до Марокко, от Парижа до Нью-Йорка: от Англии до Швейцарии. Я стала экспертом международного класса по уклонению от оплаты излишков багажа и по спасению самой себя из иностранных тюрем (меня арестовывали дважды, в Монако и Марокко, в тот момент, когда я преследовала похитителей детей и их сообщников). Кроме того, я овладела бесценным искусством молчать и слушать, даже когда слушать приходилось демагогов из Комитета ООН по правам ребенка.
Председательствующий судья Семейного суда Австралии достопочтенный Алистер Николсон помог мне открыть немало дверей по всему миру и прежде всего двери британского судебного ведомства. Я буду всегда благодарна ему за ту поддержку, которую он оказал мне в моем стремлении помочь главной жертве преступлений такого рода – детям. Подозреваю, что при этом в глубине души его честь питал надежду направить хотя бы часть моей маниакальной энергии в созидательное русло.
Работа над фильмом «Пустые объятия – разбитые сердца» оказалась не самым эффективным способом забыть о тоске по Шах и Аддину. Куда бы я ни ехала, мои мысли возвращались к ним, а в кармане всегда лежала их фотография как талисман, сохраняющий веру. Я помню, как однажды вечером впервые увидела Эйфелеву башню из окна своего отеля, причудливого здания на улице Риволи с миниатюрными балкончиками и скрипучими полами. Небо было того глубокого синего цвета, который встречается только в европейских сумерках, и на его фоне Париж мерцал как золотой слиток. Он был таким прекрасным, что у меня на минуту перехватило дыхание, и сразу же вслед за этим я особенно остро, будто физическую пустоту в груди, ощутила отсутствие детей. И все-таки они всегда были рядом со мной и придавали мне силы в самые трудные минуты, когда на меня наваливались усталость и отчаяние после очередных бесплодных споров с бюрократами или долгих, мучительных бесед с другими родителями, так же как и я лишенными счастья видеть, как растут и взрослеют их дети.
Сколько давления может выдержать брак, прежде чем в его фундаменте появятся трещины? Нам с Яном приходилось сталкиваться с миллионом трудностей, пока я писала эту книгу и одновременно снимала документальный фильм. Я стала резкой, упрямой и жесткой – совсем непохожей на ту женщину, на которой он когда-то женился. Я очень устала и мечтала только об одном – заснуть длинным воскресным утром рядом со своими малышами. Повторится ли это когда-нибудь в моей жизни?
* * *В октябре фильм был закончен, а скоро я получила и первую боевую награду – во всяком случае, так я расценила приглашение выступить на Международной конференции по семейному законодательству с докладом о международном похищении детей. За это приглашение я тоже должна была благодарить судью Николсона, подсказавшего мою кандидатуру оргкомитету конференции. Приглашение, вероятно, означало, что отныне я перестала считаться просто жертвой и перешла в разряд экспертов. Перед своим первым публичным выступлением я так нервничала, что целые сутки ничего не ела. В тщательно выбранном красном костюме и черных замшевых туфлях я, дрожа от волнения, поднялась на трибуну и прочитала доклад о социологических аспектах похищения детей родителями, еще не зная того, что это лишь первая из многочисленных конференций и семинаров, которые мне придется посещать в будущем.
Пришло еще одно пустое и грустное Рождество. Я опять поставила под елку портреты детей и сфотографировала, чтобы отметить течение времени. Уже годы, а не месяцы прошли с тех пор, как я последний раз виделась и разговаривала с Аддином и Шах. Я пропустила все их дни рождения, я не знаю, когда выпал первый молочный зуб Шах, не знаю, о чем они сейчас мечтают и как смеются. Боль не стала меньше, но я научилась с ней жить. Я чувствую себя так, будто очень острым ножом кто-то вырезал большой кусок из самой середины моей души, и я так и живу с этой зияющей пустотой внутри, прикрытой только очень тонкой мембраной. Я слышала, что люди часто чувствуют боль в ампутированных конечностях. Наверное, именно это происходит и со мной.
Мою жизнь нельзя назвать ни спокойной, ни счастливой – я так и не сумела смириться с тем, что у меня отняли детей. Горе иногда накатывает на меня, наподобие прилива, а иногда отступает. В каком-то смысле я и сейчас справляюсь с ним не лучше, чем в первый год после похищения Аддина и Шах.
Эпилог
Это странно, но и после стольких лет, проведенных в разлуке, мне иногда все еще кажется, что вот сейчас я перестану писать, обернусь и увижу, что Аддин и Шах сидят на диване у меня за спиной. Наверное, в этом сущность родительской любви. И спустя годы она остается такой же пронзительной и свежей, как в тот день, когда ты впервые взяла ребенка на руки, и не важно, что сейчас он далеко от тебя или его больше нет.
Я часто просыпаюсь оттого, что слышу голоса детей, зовущие меня, и тогда встаю и хожу по дому, разыскивая их. Конечно, я понимаю, что эти голоса доносятся из моих ночных кошмаров, но всем телом я чувствую такое желание обнять их, так остро ощущаю пустоту у себя в животе, что знаю: связь между нами не нарушена.
Я никогда не думала и не утверждала, что Аддин и Шах принадлежат мне. Они не принадлежат никому – только самим себе. Иногда я думаю, что они были драгоценным даром, доверенным моей любви и заботе только на время – до тех пор, пока судьба не забрала их у меня. Каждый из них – это особенный мир, не похожий на другие миры, как не похожи друг на друга снежинки, и такой же прекрасный и чистый, как они. Я не могу справиться со своей тоской по ним, не могу привыкнуть к боли, которая захлестывает меня каждый раз, когда мне кажется, что я слышу их голоса. Но я точно знаю – никто не в силах отнять у этих детей, рожденных мною, их душу. Как бы долго им ни пришлось скрывать свои истинные чувства и мысли, я верю, что однажды Аддин и Шахира вспомнят дорогу домой и вернутся ко мне.
Я помню, как любовалась на своих малышей, когда они еще лежали в колыбели, и высчитывала, сколько мне будет лет, когда они начнут говорить, пойдут в школу, впервые влюбятся, когда произойдет тысяча маленьких перемен, знаменующих переход из детства в отрочество и в юность. Я не сомневалась, что первая замечу тот момент, когда они оба перерастут меня; я верила, что буду свидетелем всех главных событий их жизни. Как же я ошибалась.
