Лев Павлищев - Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники

…Мама чувствует себя, по-видимому, лучше. Раух и Спасский являются всякий день и говорят между собою по-латыни, что меня, однако, далеко не успокаивает.

…Мама не покидаю днем. Занимаю ее чтением Вальтер Скотта, Бальзака и Поль де Кока, чем и заставляю смеяться. Мать, кажется, полюбила тебя не на шутку, очень желает тебя увидеть, спрашивает, привезешь ли свою гитару, прошел ли твой кашель, даже прослезилась, сказав: «Я много, много была виновата перед ним». (J’ai eu tort, bien tort a son egard.) Леля ее любимец и баловень. По вечерам выезжаю очень редко, и то, чтобы сделать удовольствие Александру. Была с ним у Вяземских, Талызиных, но не пускаюсь в большой свет… что я там забыла? Правда, ездила в собрание, но не танцевала, а была на хорах. Наташа, разумеется, танцевала, а брат нашел своего Соболевского, который тоже не танцевал, а прогуливался, задрав кверху нос, руки в карманы, и, кажется, был намерен сказать: «Смеюсь над всеми!» (il se promenait le nez au vent, les deux mains dans ses poches, et semblait dire a toute la societe: je ne me moque pas mal de vous!) – На днях посетила я Анет Керн вместе с Александром. Был там Глинка. Он ставит свою оперу «Сусанин». Кроме Глинки встретила я многих приятных собеседников и собеседниц, нравственно отдохнула, и прежняя веселость, хотя на пару часов, ко мне возвратилась. Кстати или некстати (a propos ou mal a propos). Очень хорошо делаешь, что не кажешь носа к К – м, после того, как глава этого семейства не заблагорассудил отвечать тебе визитом. Александр говорит, что он очень глуп, доказательством чего, между прочим, служит следующая выходка этого вельможного пана: вообрази, заставил французских актеров играть свой глупый водевиль, и вышел просто срам. Употребляю выражение Александра. Что касается жены этого господина, то она Александра терпеть не может. Она когда-то вздумала говорить ему о его стихах, а так как брат ей отвечал довольно сухо, то и отнеслась к нему с насмешливым тоном:

– Знаете ли, г. Пушкин, что ваш «Годунов» может показаться интересным в России?

Александр на это отвечал:

– Так же он может показаться интересным в России, как вы можете казаться красивой женщиной в доме вашей матушки. (Savez vous, monsieur Пушкин, que votre «Годунов» peut paraitre interessant en Russie? – Madame, – riposta Alexandre, – tout comme vous pouvez passer pour une jolie femme dans la maison de madame votre mere.)

Александр вообще в долгу не остается; на глупости отвечает метко и дерзко, тогда как, по моему мнению, следовало бы пожать на пошлые фразы плечами и отойти или же, на худой конец, забарабанить пальцами по столу, как будто невзначай, в ответ на подобные выходки: самое лучшее средство, и значило бы: «с пошляками не хочу тратить слов».

Александр же нервный. Принимая к сердцу то, что надо бы пропустить мимо ушей, и не ожидая выходок, на которые всегда надо быть готовым, он тогда или растеряется, а через полчаса отомстит колкой эпиграммой, которую напечатает, или же «огреет» (il ripostera) противника на месте, да так «огреет», что тот, будучи разбит двумя-тремя словами Александра наголову (etant battu a plate couture), сделается его тайным, следовательно, самым опасным врагом[199]… К – я с тех пор равнодушно на него смотреть не может…

Александр дал мне на днях читать стихи Бенедиктова; есть вещи прекрасные, но и безвкусные довольно. Показались ли они у вас? «Ледяной дом» – новый роман Лажечникова – вовсе не хорош. Пахнет литературным похищением (cela sent son plagiat); подражание и Гюго, и Вальтер Скотту, мочи нет, что, собственно, tres mauvais gout…[200] С этим согласен и Владимир Соломирский, мой ученик по френологии и хиромантии; был у меня на днях вместе с Александром. Говорю «у меня», так как отца не было дома, а мама принять, по болезни, никак не могла. Соломирский выдержал тоже большую и еще более опасную болезнь».

«…Тебе уже известно, – пишет Ольга Сергеевна мужу от 3 января следующего 1836 года, – что сделал мой брат Леон, но что мне сейчас рассказал Александр – это уже новость: Леон проиграл тридцать тысяч рублей! (mais ce que vient de me dire Alexandre – c’est quelque chose de nouveau: Leon vient de perdre au jeu trente mille roubles!) Александр хочет купить вексель, и напрасно; ему это удалось однажды. Лев проиграл Болтину десять тысяч, а помирился эдаким манером на две тысячи. Каков же Лев? Из рук вон! Соболевский говорит: «Придется же Александру Сергеевичу кормить; кормить-то еще не беда, а поить накладно»; я же с моей стороны не вижу никакой причины платить за долги Леона и полушки.

…Хочу тебя уже давно спросить, когда же выйдет роман нашего друга полковника Франковского[201]. А пора ему и другой печатать: кстати, здесь появился новый русский роман; мне его рекомендуют, но не имею храбрости прочесть, так как, признаюсь, имею очень дурное мнение о новых произведениях наших любезных соотечественников. Конечно, само собою разумеется, не говорю о пере моего брата, Жуковского, Вяземского и Гоголя, которого «Вечера в Малороссии»[202] – прелесть. Он и поэт, и живописец. Я его видела у Александра. Показался мне крайне печальным, неразговорчивым, задумчивым, так что я в шутку спросила брата: не влюбился ли он в одну из твоих жен? Большой фаворит Плетнева. Что касается Булгарина, то и его встретила на улице. Представь, узнал, остановил и очень много о тебе расспрашивал. Разумеется, о брате и не заикнулся. Просит тебя присылать ему для печати твои заметки о Варшаве, восхищался твоим талантом писать «положительные» статьи, бренчать на гитаре, восторгался твоим «Лирическим альбомом» – словом, что ни слово – любезность, что ни жест – утонченный комплимент. Об этой встрече я рассказала Александру, а брат отвечал: «Он хорошо с твоим мужем и с тобой, а со мной… Бог с ним!» Встретила я и Элькана. Такой же, как был; по-прежнему подражает Александру в костюме, бакенбардах, даже в походке. Этот тоже меня узнал, «грозился быть у Сергея Львовича, хотя бы для того, чтобы насладиться моей беседой». Пожалуйста, не ревнуй меня к нему. Он, правда, очень умен и любезен, но далеко не опасен».

«Очень благодарю, – сообщает Ольга Сергеевна от 18 января, – за присылку денег, но чрезвычайно недовольна твоим письмом Александру. Твое письмо взволновало лишь его желчь. Не помню, видела ли я когда-нибудь брата в таком скверном расположении духа!! Он раскричался до хрипоты, что лучше отдаст все, чем владеет, нежели опять иметь дело с Болдином, управляющим, ломбардом и пр. Сказал, что вместо того, чтобы писать ему, можешь адресоваться прямо к Пеньковскому, который и должен следить за делами, так как за это получает деньги. Александр письма твоего не читал и, распечатав, возвратил его тотчас. Впрочем, гнев Александра показался мне довольно забавным: казалось, он передразнивал отца (il avait tout l’air de, contrefaire mon рёrе). Из его слов (cependant j’ai pu tirer de lui) я вынесла, во-первых, что Пеньковский простофиля, которому брат уже приказал внести деньги в ломбард и затем выслать тебе по расчету что следует; во-вторых, что имение заложено за сорок тысяч, шесть процентов следует внести, а так как дохода приблизительно лишь четыре тысячи, то мы можем получить только от 1500 до 1600 рублей, и, наконец, в-третьих, что так как нам в ноябре доставлено девятьсот, а теперь столько же, то мы и получили двумястами рублями больше, чем следовало. Правда, в ноябре я получила четыреста рублей, но тем не менее деньги, высланные брату Льву, были наши. Напиши Пеньковскому, без лишних церемоний, что с его стороны довольно глупо причинять тебе хлопоты уплачивать проценты из Варшавы в московский ломбард, следовательно avec un argent rogne (из урезанных денег (фр.)). Сообщи ему, ради Бога, чтобы он больше не писал ни Александру, ни моему отцу, а ведался бы с тобой, согласно приказанию моего брата; если же Пеньковский считать не умеет, то может узнать каким-либо другим образом, сколько он должен уплачивать из имения Александра. Ясно ли? Просрочка же ничего не значит. – Александр тем и заключил. Разбери сам все хорошенько, если кое-что покажется тебе неясным. Ничего более не в состоянии узнать от Александра, и, как тебе угодно, говорить с ним об этом уже не стану. Твои же письма он бросит в печку и бросит нераспечатанными. Верь мне. Брату же не до того теперь: он издает на днях журнал, который ему приносить будет не меньше шестидесяти тысяч рублей. Хорошо и завидно[203]. Кстати: Соболевский на днях выиграл процесс в сто четыре тысячи рублей, а вчера эту всю сумму получил сполна. Собирается опять съездить за границу и посетить Испанию – единственный край, в котором еще не бывал. Его стихотворение под названием «Моя поездка в Италию» презабавно. Подсмеивается он и над затеей Анеты Керн переводить Занда. Опять кстати (encore un a propos): здесь в Петербурге ожидают приезда Бальзака; уверяют, будто бы он уже в Киеве».