Николай Японский - Дневники св. Николая Японского. Том ΙI

Приезд оо. Гедеона и Митрофана сдать а архив, и пусть все идет обычной колеей. Много думать нечего. Первый вчера заявил себя нелюдимым и странным, притом же и эгоистом (я ему — о высших целях для него здесь — ответ на вопрос Японии — где истинное христианство? Он — о кандидатстве; да — не люблю, чтобы ко мне ходили; словом, тот же вдовец, попорченный жизнью, и притом очерствелый, — сорок лет уже). Сегодня снес ему крест заграничный, и отныне — ни ногой к нему без дела. Второй — совсем зелен и молод, притом же о. Владимир говорит, что груб, стало нужно далеко с ним держаться. Господь с ними! Не особенно радуют! Впрочем, будущее покажет, насколько они хороши и будут полезны Миссии. Дай Бог, чтобы оказались полезны! Довольно уже Миссия глупо теряла деньги и сердца.

Но однако сделать замечательным хоть тем приезд новых братий, чтобы прекратить всякое гнилое слово, — да не исходит оно отныне из уст моих — ни наружно, ни внутренне! Помоги, Боже!

Сегодня уехал судья из Исиномаки Иоанн Исида судьей в Хиросима, очень благочестиво настроен. Вчера поздно вечером (я должен был встать) явился и долго рассказывал о Церкви в Исиномаки. Сам — «для меня главное теперь — распространение веры», — Дал ему крест, книги, все доселе вышедшие. Дай ему, Боже! — Ночевал здесь и сегодня в десятом часу отправился, чтобы в четыре часа сесть на пароход к югу. Обещался ему непременно оставить Спиридона Оосима в Исиномаки, хотя бы даже о. Иоанн Оно поселился там (сей ныне, кажется, без угла).

19/31 генваря 1885. Суббота.

Десять часов вечера.

Плох, по началу, о. Гедеон. Сегодня первое богослужение для него здесь, и у него — не говоря уже о религиозности, не хватило любопытства придти сначала и уйти с концом: пришел далеко за началом, ушел — не знаю когда, но во время проповеди и по окончании его не было. — Воображаю себя на его месте по приезде в Японию: да я бы прилип к месту, чтобы все видеть и слышать, и ничто меня не оторвало бы прежде конца его. — Не понимаю, чем может быть занята душа таких людей, как о. Гедеон! Разве уже оглядывается в недоумении, как волк, попавший в овчарню. Так зачем же было и ехать! Господи, скоро ль Ты пошлешь настоящих людей, или хоть бы одного человека? — А о. Гедеона употреблять как заурядного попа — может, этим — своею поповскую опытностью по требам будет полезен, если доживет до знания японского языка в потребных для того размерах. Больше едва ли на что будет годен! Отвечать на вопрос: Японии — «какая вера истинна» — куда ему! Одеревенелость души тотчас видна. Не с такою душою отвечать на подобные вопросы, а с горящею духом любви и ревности!

20 генваря/1 февраля 1885. Воскресенье.

Церковь— в спокойном состоянии. Возмутителей (Цуда и прочих) совсем не слышно; на Крещенье я был у них; хотели, кажется, воспользоваться сим ко злу, но объяснил вопрошавшему катихизатору (Мукояма), что и Христос, побыв у фарисея Симона, не узаконил тем искусство фарисеев и прочее, — Катихизаторы одушевлены; о. П. Сато совсем уволен от школ, чтобы быть исключительно для христиан; катихизаторы же исключительно для вновь слушающих. Во всем у нас лишь — за о. Павлом Ниицума и его Церковью, где все идет превосходно. Бог да укрепит его и вперед. Вся надежда Японской Церкви! В Миссии все тихо — Вновь приехавшие не в состоянии нарушить течения дела ни в хорошую, ни в дурную сторону: о. Гедеон — нелюдим и молчун, о. Митрофан — юнец, сегодня чуть не разрыдался, говоря о болезни горла от уколотья костью. С завтра принимаюсь за перевод Елеосвящения. Помоги, Боже!

Я понял, наконец, что должен жить вроде начальника, то есть никогда ни с кем задушевно, ни с кем — раздела мыслей, чувств. И до сих пор я не имел сего. Но питал надежду. Бросить неосуществимое, и притом неважно сие для Миссии. Людям нужны начальники; люди хотят быть под начальством: легче, меньше ответственности, больше места для лени и небрежения; я бы и сам разве не был бы счастлив, если бы вдруг приобрел возможность жить изо дня в день; а заботы о храме, о проповеди предоставить кому другому.

Итак, покориться же наконец разумно и добровольно (хотя и вгоняемый кнутом необходимости в форму) с абсолютным одиночеством! Разве с о. Павлом Ниицума разделять думу, насколько возможно. Оно и действительно; если я давно раньше пришел к такой же мысли, то может и не было бы неприятностей с предыдущими миссионерами. — А я и доселе все тем же слепцом был; о. Гедеона и Митрофана хотел тоже — братства и дружества — стол вместе предлагал.

О. Владимир надоумил: «Во всех миссиях–де, и в Иерусалимской с Преосвященным Кириллом и прочих, неприятности начинаются за столом; а без общего стола, если и есть что у кого на душе, то переварит помаленьку», и прочее. Все сущая правда! Господь же с ними со всеми! Даже и о. Анатолий, видимо, желает начальства над собой, а не друга. Пойми я это раньше, не было бы свары у нас с ним, как в старые годы было, и что охладило нас друг к другу, должно — навсегда. Итак печальное одиночество и роль начальника, то есть молчание и всякое равнодушие с сослуживцами, за исключением случаев, когда для пользы Церкви нужно что сказать.

Есть уверенность в душе, что явится же здесь наконец человек, который даст мне спокойно умереть, оставляя дело в надежные руки. Но такого еще нет. Явится он, вероятно, и методу обращения я должен буду переменить, то есть буду иметь радость перемениться. Пошли, Боже!

Вот они — годы зрелого мужества, годы, в которых я застал Гошкевича. Я удивляюсь, отчего он не суется ко мне с советами, не руководит, не дает наставлений, — ужель, мол, я когда сделаюсь таким? Ан вон сделался. Жизнь к тому привела. — О. Гедеон обратился за советом: «Как изучать японский язык?» — «Так и так», — все ему подробно выложил и помогать обещал. Но — тоже как к стене горох; человек — через три дня говорит, — «а я все–таки прежде изучу аглицкий язык как орудие» и прочее и прочее. — Стало — вперед даже и на подобные вопросы придется молчать, или «а как найдете лучшим» и подобное.

Эх, жизнь! Бедна ты утешением содружества! Сухое заросшее тернием ты поле! Впрочем, лет пятнадцать–двадцать всего идти? Уже и близко! Тот ад, вероятно, немного садей (?) этого, зовомого жизней среди братии.

26 февраля/10 марта 1885

Нынешние фухейся (Цудо и прочие) — скрипячие колеса Церкви, которые пользы ни на грош, а всех беспокоят. Потому, разве они говорят что дельное? Ни на волос, а беспокойства и расстройства много. Есть люди — чуткие к пользам и вреду, — они в самомолчании вред заметят и ворчливо или сердито указывают, — такая оппозиция хороша. А что пользы в лае собаки на ветер?