Шапи Казиев - Имам Шамиль

Каждый из вас может свободно отправлять свою веру и никто не будет вам препятствовать исполнять обряды ее.

От вас никогда не будут требовать рекрут и никогда не обратят вас в казаков».

Чеченскому народу Барятинский обещал вернуть в вечное владение все земли и леса, которыми народ владел до 1839 года, исключая земли, занятые теперь укреплениями и ставшие собственностью казны.

«Правители, поставленные над вами, будут управлять вами по адату и шариату,— писал Барятинский.— А суд и расправа будут отправляться в народных судах, составленных из лучших людей, которые будут избираемы вами и назначаемы в должности с согласия ваших начальников».

Народ также освобождался на пять лет от податей и предоставления людей для службы в милиции, но обязывался поддерживать в исправном состоянии дороги, не давать зарастать просекам и предоставлять за плату подводы для войск. Горцам также вменялось «преследовать, ловить и выдавать преступников и беглых, не скрывая их ни под каким предлогом».

Многое в прокламации Барятинского напоминало законы, введенные Шамилем, а на обычае кровомщения, который имаму так и не удалось вытравить окончательно, наместник остановился особо: «Каждый из вас, совершивший убийство вследствие канлы, будет судим по русским законам и подвергнут наказанию по определению суда».

Еще раз пообещав, что отныне «ваша вера, ваша собственность и ваши обычаи остаются неприкосновенными», Барятинский строго предупреждал, что «если бы за сим явились между вами злонамеренные люди, которые стали бы тревожить народ ложными и превратными толками, то они подвергнутся самому строгому наказанию, без малейшей пощады».

Чтобы поскорее выветрить из горцев дух мюридизма, власти запретили всем, кроме мекканских пилигримов, носить чалмы на папахах.

«Любите врагов ваших…»

Искренним уважением и тактичностью Руновский сумел завоевать расположение имама, личность которого интересовала его не только в служебном, но и в человеческом отношении.

При каждом удобном случае Руновский просил Шамиля рассказать о том или ином случае, о быте и традициях горцев. Когда возникало разночтение относительно какого-то события войны, Руновский высказывал свою версию, основанную на имевшихся документах или показаниях очевидцев, а Шамиль излагал дело со своей точки зрения. Если имам чувствовал, что его доводы недостаточно убедили собеседника, то обычно говорил: «Спроси не меня, спроси врагов моих, так ли было дело».

Руновский, опасавшийся попасть в плен к Шамилю на Кавказе, стал его пленником в Калуге, когда увидел в нем явление необыкновенное. И дневник Руновского стал признанием этого добровольного плена.

«Это целый триумф! — писал пристав.— Немногие победители возбуждали в своих соотечественниках такое участие и такую жажду видеть их и изучить их черты, как возбуждал все это Шамиль в тех, кого во всю свою жизнь он считал заклятыми своими врагами. Не служит ли это доказательством того, что знаменитый наш пленник совсем не та дикая, разбойничья личность, которая не заслуживает, по мнению некоторых, не только уважения, но и сострадания? Не следует ли видеть в этом жадном любопытстве публики, в этом лихорадочном чувстве, написанном на лице каждого, кто ожидает выхода Шамиля откуда бы то ни было, не следует ли во всем этом видеть не простое любопытство, а именно дань уважения к той личности, в которой уже признан и хороший администратор, и умный, даже очень умный человек, одаренный от природы сильным характером и железною волею? И если последние два качества обращались иногда в жестокость, столь непонятную и непростительную для нашего христианского цивилизованного взгляда на вещи, то нужно только вспомнить, что она очень обыкновенна по понятиям горцев, ожесточенных, сверх того, полуторавековою борьбою с нами и не находивших, между кудрявыми догматами ислама, нашего христианского догмата: „любите врагов ваших“.

Любите врагов ваших!.. Какая прекрасная задача! Но как-то мы ее решаем? Что до меня, то грешный человек: хоть и стараюсь я быть порядочным христианином, а, надо признаться, не больно много полюбливаю я врагов своих, невзирая даже и на то, что между ними попадаются люди с большими достоинствами…

Шамиль был предводителем народа, который так долго ведет с нами войну, и притом войну народную; а кто не знает, что такое народная война? Но вы ее не знаете, господа, потому что из ваших теплых кабинетов, откуда вы мечете на Шамиля ваши громы, не совсем рельефно обозначаются многие мелочные подробности народных войн, а некоторые даже совсем не заметны. Однако вы читали или слышали о них из разных рассказов, о войне, например, гверильясов [26], да хоть бы о войне приснопамятного двенадцатого года. Как же вам показались эти подробности? Обвиняли ли вы беспощадно предводителей гверильясов или наших партизанов Давыдова, Фигнера и проч.? А ведь те и другие воспитаны в духе христианской религии и считаются в числе народов если не образованных, то, по меньшей мере, просвещенных. А горцы? Какая великая разница! Вы только посмотрите на то, что делается с ними в жизни: не успеет горец родиться, крестная его мать-природа кладет ему на зубок все свое достояние: дикость, угрюмость и, подчас, величественность. Все это, впоследствии, неизбежно должно отразиться в характере взрослого человека, а стало быть и во всех его действиях… Следует ли, после этого, назвать Шамиля разбойником, руководившимся в своих действиях дикими инстинктами хищного животного? Или же он, действительно, герой своей страны, честно исполнивший свои обязанности, требуемые духом народа, нравами и обычаями его родины?..»

Ахульго на Одигитриевской улице

Дом почетного пленника был вскоре благоустроен на кавказский манер, и Шамиль не замедлил в нем поселиться. Все здесь было хорошо, только посуду и столовые приборы из серебра Шамиль как противник роскоши попросил заменить на более простые.

Верхний третий этаж поступил в распоряжение Шамиля и его жен. Из шести комнат, разделенных коридором, две предназначались Шуайнат, две — Загидат, еще одна была превращена в кабинет и молельню Шамиля. Убранство кабинета Шамиль дополнил лишь книгами и буркой, на которую становился во время молитвы. Последняя комната отводилась для общих собраний семьи. Позже, за свою неприступность, этаж Шамиля получил название «Ахульго».

Бельэтаж предназначался Гази-Магомеду и Каримат. Это был самый «европейский» этаж, с просторными комнатами и большими окнами. Князь Вадбольский прослышал, что Каримат была не чужда светским понятиям о комфорте, и меблировал ее комнаты соответствующим образом, в отличие от других этажей, где мебель была самая простая, а украшением служили только часы и зеркала в женских комнатах. Здесь же была просторная кунацкая — комната для приема гостей. Позже гостей стали принимать во флигеле, чтобы не смущать обитавших в доме женщин.