Илья Виницкий - Дом толкователя

177

Ср.: «Апофеоз благородства и силы духа погибших, „тризна в честь минувшего“ — главное настроение стихотворения» (Янушкевич: 181).

178

Ср. реакцию Алексея Вульфа: «Такой стыд беспримерен у нас, чтоб свежий, не разбитый полк, один из лучших в русской гвардии, следственно, всего мира, побежал от толпы турок, — это неслыханно и непонятно. Каковы должны быть начальники, которые довели до того, что русский солдат, признанный всеми за отлично храброго, побежал, <…> которого мужеством, а не достоинствами генералов, освобождена Европа, и восторжествовавшего над легионами — победителями остальной Европы» (Вульф: 61–62).

179

Язвительный тон этого письма, безусловно, связан с обидой гордого князя на власти, не оценившие его стремления к службе в самом начале войны (см. стихотворение «Казалось мне: теперь служить могу…»). Упоминающийся в письме граф Д. И. Хвостов приветствовал своими стихами и взятие Варны, и заключение мира с Турцией: «Восстаньте, Пиндары, Гомеры! // Достойно вам дивится свет; // Забыв богов нелепой веры, // Воспойте новый луч побед» (Хвостов: 6).

180

Птичник Марии Феодоровны был декорирован мраморными досками, доставшимися в добычу в Варне и присланными в Павловск его императорским высочеством великим князем Михаилом Павловичем: «Доски эти, вставленные в наружных и внутренних стенах этого здания, изображают, сверх разных других надписей, подпись турецкого султана» (Шторх: 25).

181

Над входом Коттеджа, подаренного императором Николаем супруге в 1829 году, был установлен камень из крепости Варна.

182

Вообще турецкая Варна ассоциировалась с античностью: древний Одессус. В газетных сообщениях об осаде и взятии крепости особо отмечались военно-инженерные новации.

183

По словам П. А. Плетнева, смерть государыни пробудила поэтическое воображение Жуковского после многолетнего молчания, и в стихотворениях на ее кончину он не только «излил свои чувствования», но и явился «верным истолкователем того, чем трепетало сердце каждого русского» (Плетнев: 199).

184

Заметим, что поэт дважды обращайся к образу мавзолея дочери Марии Феодоровны великой княгини Александры Павловны (в «Славянке» и «Государыне Императрице Марии Феодоровне»).

185

Знаменательно, что шиллеровская баллада впервые попала в поле зрения русских читателей в эпоху греческого восстания. В начале 1820-х годов были написаны два перевода стихотворения — А. И. Писарева («Пиршество греков победителей», 1822) и А. М. Мансурова («Торжество победителей», 1822).

186

См. подробнее: Булгарин: 294–295, 300–301, 325–326.

187

Заметим, что Воронцов не пользовался популярностью в кругу ближайших друзей Жуковского.

188

Комментаторы отмечали несомненное литературное влияние на эту песню (произведения Нелединского-Мелецкого, Рылеева и Бестужева [ИП: 242]). Крайне интересны также словесные переклички этой народной песни с «военными элегиями» Жуковского: знаменитый зачин «Певца во стане русских воинов» («На поле бранном тишина…») и первая строфа баллады «Ахилл», в которой «античный колорит органично соотносился с героикой Отечественной войны 1812 г.» (Янушкевич: ――):

Тихо все… курясь, сверкаетПламень гаснущих костров,И протяжно окликаетСтражу стража близ шатров.

Возможно, что сочинитель исторической песни украсил традиционное повествование о солдатских невзгодах популярными литературными цитатами.

189

Жуковский писал государю, что с той минуты, как он стал наставником будущего царя, его авторство кончилось и он сошел с поэтической сцены: «Я перешел на другую, возвышенную, и, положив руку на сердце, могу сказать, что понимаю святость моего назначения <…> Теперь пишу для одного великаго князя <…> Теперь живу не для себя. Я простился со светом, он весь в учебной комнате великаго князя, и в моем кабинете, где я к нему готовлюсь <…> Чтобы вести такую жизнь, какую веду я, нужен энтузиазм, и его давала мне до сих пор высокая цель моя» (Жуковский 1902. XII, 19–20). Приведенные слова означают не отказ от поэзии, но ее преодоление, переход на новую, возвышенную, стадию: воспитание наследника престола. Свое развитие Жуковский понимает как восхождение. Более того, педагогическая деятельность представляется им как монашеское служение, питаемое чисто религиозным энтузиазмом. Перед нами «педагогический извод» позднеромантической концепции нравственного развития художника через самоотречение (сравните преломление этой концепции в «Портрете» Гоголя и его «Выбранных местах»; католическому самоотречению романтиков посвящена известная книга В. М. Жирмунского).

190

Библейская тема разрушенного и восстановленного града — одна из ключевых в символическом сознании Жуковского. Замечательно, что начатый печальным «Торжеством победителей» период завершился переводом счастливого «Элевзинского праздника» Шиллера, последней баллады Жуковского (январь 1833), в которой боги и поэты помогают человеку строить новый град: «И с торжественной игрою // Сладких лир, поющих в лад, // Вводят боги за собою // Новых граждан в новый град…» (Жуковский 1980: 199). Позднейшее переложение Жуковским Апокалипсиса (1850) завершается описанием явления нового града, светлого, как невеста.

191

Так же принципиально далек от оригинала в своем переводе шиллеровского стихотворения и Ф. И. Тютчев, включивший финальную сентенцию бал-лады в монолог провозвестницы-Кассандры: «Как уходят клубы дыма, // Так уходят наши дни! // Боги, вечны вы одни, // — Все земное идет мимо!» («Поминки», публ. 1851 [Тютчев: I, 261]). Думается, полемика здесь не столько с Шиллером, сколько с утешительным истолкованием Жуковского.

192

«Sagen von eincm Zuge Karls des grossen zum heiligen Grabe treten bereits im 10. Jahrhundert auf, und zwar in „Benedicti sancti Andrcae monachi Chronicon“ Kapitel 23. Der Sturm ist indes cine Erfmdung Uhlands. Dieser hal sich vielleicht von der Orientreise Karls in dem Vollsroman „Galien Restaure“ (s. die spatere Ausg. von Forster, Heilbronn 1880), den Uhland in Pris erstanden hatte (Tageb. 30), angeren lassen» (Uhland: 577).