Илья Серман - Свободные размышления. Воспоминания, статьи

Сумароков под впечатлением Пугачевского восстания в своем сочинении «Первый и главный стрелецкий бунт» (1774) объявил допетровскую эпоху (царствование Федора Иоанновича) временем, когда, не подражая французам и немцам, русские сохраняли свои нравственные принципы. Он отказался от собственного высказывания о царившем в России до Петра «мраке невежества» и теперь утверждал: «Бредят люди, проповедающие то, что мы до времен Петра Великого варвары или паче скоты были <…> ибо они из человеков ненапудренных действительно в напудренную превратилися скотину»617.

Одновременно с Сумароковым Новиков допетровскую эпоху назвал временем, когда «нравы» не были еще повреждены французским влиянием: «кажется мне, что мудрые древние российские государи яко бы предчувствовали, что введением в Россию наук и художеств наидрагоценное российское сокровище – нравы – погубятся безвозвратно; и потому лучше хотели подданных своих видеть в некоторых частях незнающими, но с добрыми нравами, людьми добродетельными, верными Богу, государю и отечеству»618.

Фонвизин не счел нужным так далеко, в допетровскую эпоху отодвигать существование идеальных, не поврежденных просвещением национальных нравов. Для него идеальная эпоха нравственного воспитания – время Петра I, когда сформировался его любимый герой, Стародум. Воспитание Стародума – это воспитание чувства долга и сознания своих прав и обязанностей, это воспитание души. Правдину Стародум так объясняет принципы своей практической морали и социального поведения:

Отец мой воспитал меня по-тогдашнему, а я не нашел и нужды себя перевоспитывать. Служил он Петру Великому. Тогда один человек назывался ты, а не вы. Тогда не знали еще заражать столько, чтобъ всякий считал себя за многих. За то нонче многие не стоютъ одного… В тогдашнем веке придворные были воины, да воины не были придворные. Воспитание мне было дано отцомъ моим по тому веку наилучшее. Въ то время къ научению мало было способов, да и не умели еще чужим умом набивать пустую голову.

Правдин: Тогдашнее воспитание действительно состояло в нескольких правилах…

Стародум: В одном. Отец мой непрестанно мне твердил одно и то же: имей сердце, имей душу, и будешь человек во всякое время. На все прочее мода: на умы мода, на знания мода, как на пряжки, на пуговицы.

Правдин: Вы говорите истину. Прямое достоинство в человеке есть душа.

Стародум: Безъ нея просвещеннейшая умница жалкая тварь. (Съ чувством.) Невежда безъ души – зверь619.

Не замечая противоречия между своим утверждением о превосходном состоянии русских нравов до Петра Великого и убеждением, что русские только после Петра стали усваивать просвещение, Новиков в «Кошельке» писал:

Русские люди в рассуждении наук и художеств столько ж имеют остроты, разума и проницания, сколько и французы, но гораздо более имеют твердости, терпения и прилежания; разность же между французом и русским в рассуждении наук вся в том состоит, что один после другого гораздо позже принялся за науки. Франция за распространение наук и художеств одолжена веку Людовика XIV; а в России судьбою предоставлена была сия слава Екатерине Великой, делами своими весь свет удивляющей. Если посмотреть на скорые успехи, каковые россияне в рассуждении наук и художеств оказали, то должно будет заключить, что в России науки и художества придут в совершенство гораздо в кратчайшее время, нежели в какое доведены они были во Франции620.

Идея культурной молодости России по сравнению все с той же Францией, ее отставания по крайней мере на столетие была усвоена и Фонвизиным. Через четыре года в «Письмах из Франции» он нашел для этой идеи выразительную формулу: «Не скучаю вам описанием моего вояжа, а скажу только, что он доказал мне истину пословицы: славны бубны за горами. Право, умные люди везде редки. Если здесь прежде нас жито начато то по крайней мере мы, начиная жить, можем дать себе такую форму, какую хотим, и избегнуть тех неудобств и зол, которые здесь вкоренились. Nous commencons et ils finissent. Я думаю, что тот кто родился посчастливее того, кто умирает»621.

Вот, следовательно, когда Запад уже умирал – в 1778 году.

Как считал Фонвизин, нация начинает жить, когда из состояния непосредственного, стихийного она под влиянием толчка, полученного в эпоху реформ, осознает самое себя, начинает правильно понимать свои нужды и стремления, ищет себе наиболее разумные «формы» жизни.

Для русских момент самопознания, по Фонвизину, – это эпоха петровских реформ, то есть момент перехода от состояния неподвижности, от статического однообразия к динамическому и быстрому развитию.

Культурная и политическая «молодость» России казалась залогом того, что ей еще не поздно избежать катастрофических последствий абсолютистски-закоченевшего состояния, в которое пришла, например, Франция в конце 1770-х годов и которое становилось очень опасным, по мнению Фонвизина, и для России. Поэтому критика французского образа жизни в письмах Фонвизина к П.И. Панину из Франции всегда происходит сопоставительно. Его интересует не столько Франция сама по себе, сколько те «примечания», – мы бы сказали «выводы», – которые он делает, сравнивая Францию и Россию.

По Фонвизину, во Франции не только народ «во мраке глубочайшего невежества»622, но и те, кто обязан им руководить, – его духовные отцы, священники. Правда, Фонвизин считает, что лучше иметь «попов-невежд, чем попов-тиранов»623. Он предпочитает всевластию французского духовенства подчиненность православной церкви государству.

Но самые печальные наблюдения Фонвизина относятся к тому сословию, состояние которого его, естественно, больше всего беспокоит, – к французскому дворянству: «невежество его ни с чем несравнимо»624, – говорит он, то есть даже с невежеством русских дворян. Главную причину глубокого нравственного падения французского дворянства Фонвизин видит в том, что «исчез в сердцах первый закон, первый между людьми союз – добрая вера. У нас ее немного, а здесь нет и головою»625. В этом разрушении «первого закона» Фонвизин видит главное преступление французских философов – «Даламбертов, Дидеротов»: «сколько я помню, вся система нынешних философов состоит в том, чтобы люди были добродетельны независимо от религии, но они, которые ничему не верят, доказывают ли собою возможность своей системы?.. Надлежит только взглянуть на самих господ нынешних философов, чтоб увидеть, каков человек без религии, и потом заключить, как прочно было бы без оной все человеческое общество!»626