Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов
Л. Н. Толстой. 1903 г.
«Его сочинение, — писал о „Рассуждении…“ Ла Боэти во второй половине XIX в. Э. Золя, — это крик негодования, вырвавшийся у честного человека при виде низости царедворцев и жестокости тщеславного деспота; однажды для него все озарилось ярким светом, но тогда его еще больше изумило подлинно устрашающее чудо подчинения многих миллионов произволу одного. Трактат „О добровольном рабстве“ есть не что иное, как возмущение здравого смысла и человеческого достоинства»[144].
Конечно, главная заслуга в сохранении самого текста и его всемирной известности принадлежала автору «Опытов».
Ла Боэти и Монтень познакомились в Бордоском парламенте. Оба были его советниками. Влияние старшего по возрасту Ла Боэти на Монтеня было огромно. Знакомство быстро перешло в дружбу, и она стала знаковым событием для обоих. Они называли друг друга братьями.
В 1563 г. Ла Боэти, которому шел тридцать третий год жизни, заболел неизлечимой и заразной болезнью. Он умирал как истинный мудрец, раздавая всем родным и близким слова благодарности за участие в его судьбе, желал мира и благоденствия, утешал плачущих по нему, сообщал о прикосновении к иным мирам в минуту забытья. Монтень постоянно был при больном, ухаживая за ним. Слово «брат» не сходило с уст обоих, а когда Этьена не стала, Монтень долго пребывал в состоянии потрясения и трагического одиночества, идущего от тоски по умершему другу, которого он буквально боготворил, считал его чуть ли не идеалом.
Ла Боэти завещал Монтеню все свои сочинения, включая стихи, некоторые из них были посвящены другу. Монтень не осмелился в эпоху запрета «крамольной литературы» подвергнуть «действию резкого и буйного ветра теперешней непогоды» «слишком деликатные и хрупкие» произведения Ла Боэти, к которым он относил «Рассуждение о добровольном рабстве» и созданный другом перед смертью «Мемуар о волнениях во Франции в связи с январским эдиктом 1562 года». Но Монтень сумел в 1570–71 годах издать французские и латинские стихотворения Ла Боэти, а также его переводы на французский язык сочинений Ксенофонта и Плутарха.
Одна из глав «Опытов» — «О дружбе» — свидетельство тех особых отношений, которые сложились между двумя духовно близкими людьми.
Эмиль Золя в своих философских очерках высоко оценил таинство дружбы современников, каждый из которых был сам по себе, но вместе они дополняли друг друга, образуя братский союз двух великих моралистов.
«Я, — писал он в статье „Французские моралисты“ (Сочинение г-на Прево-Парадоля), — предъявляю Монтеню обвинение в том, что он похищает сердца. Я считаю его самым опасным из скептиков, ибо он самый здоровый и веселый из них. Всю мудрость, дарованную ему небом, он употребил на то, чтобы сделать сомнение приятной на вкус и легко усваиваемой духовной пищей.
Перейти к Лабоэси не значит покинуть Монтеня. Профиль Лабоэси — более гордый, более энергичный; его взгляд выдает юношескую пылкость, улыбка говорит о большей твердости убеждений. Оба друга нерасторжимы в памяти людей — так, словно бы они покоились вместе в одной усыпальнице; дружба их при жизни была столь тесной, что после смерти они как бы обернуты общим саваном и их надгробные изображения почти равновелики.
Что из созданного Лабоэси можно считать настоящим шедевром? Страницы о рабстве или страницы о дружбе, которой его удостоил Монтень? Конечно, он памятен нам в большей степени благодаря одной главе в „Опытах“, где говорится о нем самом, нежели благодаря той главе в его собственном сочинении, где он осуждает тиранию. На мой взгляд, Лабоэси — не моралист, он, если угодно, памфлетист и поэт. […].
Нам доставляет удовольствие видеть всегда вместе этих двух друзей, любивших друг друга вплоть до полного взаимопроникновения их умов»[145].
Путь Льва Толстого к трактату Ла Боэти «Рассуждение о добровольном рабстве» лежал через «Опыты» Монтеня.
Толстой в конце января — начале февраля 1884 г., в период своего «рождения духом», активной работы над трактатом «В чем моя вера?», обратился к чтению «Опытов» Монтеня. В марте того же года им была предпринята попытка перевода с французского на русский отдельных мыслей Лао-Цзы (Лао-тзе). В это же время он открыл для себя мудрость великого Конфуция, суть его «срединной философии», увлеченно читал Эразма Роттердамского и негативно отзывался о Реформации и Лютере.
«Я сейчас перечел среднюю и новую историю по краткому учебнику, — гласит дневниковая запись Толстого от 6 марта 1884 г. — Есть ли в мире более ужасное чтение? Есть ли книга, которая могла бы быть вреднее для чтения юношей? И ее-то учат. Я прочел и долго не мог очнуться от тоски. Убийства, мучения, обманы, грабежи, прелюбодеяния и больше ничего.
Говорят — нужно, чтобы человек знал, откуда он вышел. Да разве каждый из нас вышел оттуда? То, откуда я и каждый из нас вышел с своим миросозерцанием, того нет в этой истории. И учить этому меня нечего.
Так же как я ношу в себе все физические черты всех моих предков, так я ношу в себе всю ту работу мысли (настоящую историю) всех моих предков. Я и каждый из нас всегда знает ее. Она вся во мне, через газ, телеграф, газету, спички, разговор, вид города и деревни. В сознание привести это знание? — да, но для этого нужна история мысли — независимая совсем от той истории. Та история есть грубое отражение настоящей. Реформация есть грубое, случайное отражение работы мысли, освобождающей человечество от мрака. Лютер со всеми войнами и Варфоломеевскими ночами не имеют никакого места между Эразмами, Boétie, Rousseau и т. п.» (49, 62).
Впервые в толстовском тексте появилось имя Ла Боэти, и оно прозвучало в одном ряду ценимых Толстым мыслителей.
Чтение Монтеня протекало в течение нескольких дней, и об этом Толстой сообщал в своих письмах жене:
31 января 1884. Ясная Поляна.
«Нынче читал Montaigne’а с большим удовольствием и пользой и ходил на лыжах» (83, 418).
2 февраля 1884. Ясная Поляна.
«Попытался утромъ работать, но не пошло, и не стал баловать. Читал Montaigne. Полезно бы было то издание, о котором я говорил. Ничто не может так оглупить человека, как уверенность, что он все знает, что прежде было, а
