Жан Тюлар - Наполеон, или Миф о «спасителе»

Оставалось претворить декрет в жизнь. В государствах, входивших в сферу французского влияния, сделать это было нетрудно. И тем не менее даже баварский король, выражая мнение недовольных, позволил себе написать Наполеону, что друзья Франции оказались едва ли не в худшем положении, чем враги.

С целью положить конец выражениям протеста накануне распродажи запасов колониальных товаров по новым тарифам Наполеон приказал провести во Франкфурте, «заваленном английскими и колониальными товарами», немедленную конфискацию. Операция была проведена таможенниками Меянса и солдатами двух пехотных полков под командованием Фриана и принесла казне около десяти миллионов франков. Точку в этой «переоценке ценностей» поставил декрет, подписанный 19 октября в Фонтенбло. Он оговаривал еще более жесткие таможенные барьеры, окончательно лишавшие Европу права торговать колониальными товарами, избавляя таким образом Францию от потенциальных конкурентов. Сжигание товаров 17, 20, 23 и 27 ноября потрясло Франкфурт, чья торговля так и не смогла оправиться от этого удара. Недовольство охватило всю Германию. Оно усугубилось тем, что вмешательство в конфликт деловых кругов вызвало панику в торговой и банковской сферах.

Сложившийся порядок вещей явился результатом кризиса 1810 года, достигшего своего апогея к моменту рождения римского короля. На смену ажиотажу с ассигнатами пришла спекуляция колониальными товарами, оживившаяся после принятия Берлинского декрета. Зато декреты, принятые в 1810 году, воздвигли перед ней непреодолимые препятствия. Оказалось, что немецким, швейцарским и голландским купцам, чьи товары были конфискованы, нечем расплачиваться с английскими экспортерами; в свою очередь, французские импортеры, предоставившие кредиты торговым домам Амстердама, Базеля и Гамбурга, лишились возможности возместить убытки. Симптомы кризиса обозначились в мае 1810 года. В переписке с Наполеоном министр финансов Мольен предостерегал против пагубных последствий спекуляции колониальными товарами, а также — искусственного повышения цен в Голландии и ганзейских городах. Банкротство Родде, влиятельного торгового дома в Любеке, разразившееся в сентябре, повлекло за собой разорение крупнейших парижских банков Лафита, Фула, Туртона. В ноябре и декабре количество банкротств продолжало расти. «Все рынки Франции, Германии и Италии пришли в упадок», — сообщалось в донесении полиции. 1810 год завершился серией банкротств в Париже и Лионе. Первые месяцы 1811 года также не внушали оптимизма. Особенно пострадала шелкоткацкая промышленность: в Лионе число станков сократилось вдвое. Кризис коснулся Тура, Нима и Италии, затронув хлопчатобумажную промышленность: со временем мануфактуры Руана стали потреблять лишь треть сырья, переработанного в 1810 году.

На севере спад оказался еще более глубоким. Не обошел он и производство шерстяных тканей: 25 процентов суконщиков приостановили платежи. Кризис в металлургической промышленности был менее тяжелым, хотя депрессия не пощадила ни Верхний Рейн, ни Мозель, ни Пиренеи. В августе и сентябре дисконтирование составило в Париже лишь двенадцатую часть от общей суммы оплаченных векселей минувшего года. В мае из 50 тысяч парижских рабочих 20 тысяч подверглись увольнению. Наполеон ограничился привычными мерами: выделил ссуды промышленникам (Ришар-Ленуару, Гро-Давилье); сделал крупные заказы для двора (декрет от 6 января 1811 года предписывал придворным носить в Тюильри платье из шелка); организовал крупномасштабные земляные работы. К концу лета наметилась некоторая стабилизация, однако неожиданно плохой урожай затруднил выход из кризиса. Если на юге свирепствовала засуха, то часть урожая парижского бассейна погубили ливневые дожди.

Положение было отнюдь не бедственным, однако страх перед голодом разбудил древние инстинкты. «Вызванное разочарованием раздражение, — констатировал министр внутренних дел, — усугубило зло, а паническое настроение общества, всегда склонного к крайностям, способствовало росту цен и вздорожанию зерновых». В марте 1812 года цена на хлеб подскочила в Париже с 14 до 16, а затем и до 18 су. Однако во второй половине дня и по этой цене уже нельзя было купить ни буханки. Пришлось вернуться к «максимуму» — твердой цене, которую, дабы не вызывать нежелательных ассоциаций с эпохой Революции, именовали «таксой». Декретом от 8 мая 1812 года в Сене и смежных с ним департаментах был введен максимум на гектолитр пшеницы, что привело к вымыванию с рынков всех зерновых культур. Зато Марсель (департамент Буш-дю-Рон, где префект Тибодо воздержался от введения максимума) был относительно сносно обеспечен продовольствием. Голодные бунты обошли Париж стороной только потому, что цена на хлеб здесь никогда не превышала 20 су — более дорогой хлеб обрек бы народ на нищету; кроме того, широко практиковалась раздача благотворительных супов а-ля Рюмфор[30]; наконец, безработица никогда не приводила в Париже к голоду. И тем не менее лишь чудом удалось не допустить демонстрации женщин в Сент-Антуанском предместье при переезде императора через заставу Шарантон 19 января

1813 года. Наполеон всегда внимательно следил за положением дел в столице. Вспомним одну из брошенных им знаменитых фраз: «Несправедливо, что в Париже сохраняется низкая цена на хлеб, хотя в других местах она высока; но ведь в столице находится правительство, а солдаты не любят стрелять в женщин и детей, требующих хлеба». После кризиса X года позиция Наполеона по этому вопросу не изменилась. Иначе обстояли дела в провинции. В департаменте Ла-Манш стоимость гектолитра пшеницы возросла с 20 франков в конце августа 1811 года до 30 франков в начале марта 1812 года. В Шербуре обстановка накалилась до предела. «Нищета портовых рабочих нестерпима: они не могут раздобыть себе хлеба даже за деньги; многие грузчики три дня прожили на одних овощах; для усталых, занятых тяжелым физическим трудом людей это недостаточно калорийная пища», — говорится в отчете префекта. Исчезли из продажи крупы. 2 марта 1812 года на крытом рынке Кана вспыхнул бунт. «Подайте сюда префекта, я сдеру с него шкуру, как со старой клячи!» — вопил один из бунтовщиков. Мятежников поддержали рекруты из Кальвадоса. Чинимые ими насилия сопровождались кражами и грабежами, но 3 марта все успокоились. Прежней оставалась лишь нищета, омраченная трудностями, переживаемыми текстильной промышленностью. «В окрестностях Лизье, — свидетельствует комиссар полиции города Кана, — бродят мертвенно-бледные, изможденные существа; по обочинам дорог расположились нищие, терпеливо ждущие сострадания путешественников. Пищей крестьян, не имевших в запасе даже овсяного хлеба, были молочные продукты, овощные супы, сыр и отруби». В Приморских Альпах, департаменте, расположенном на противоположном конце Франции, царил тот же голод. «Минувшей весной деревенская беднота питалась лишь дикими травами да корнеплодами, без всякой приправы и даже без соли; в некоторых населенных пунктах вместо соли употребляли морскую воду. Жуткое зрелище являли собой люди, сломленные нуждой и умершие от голода», — замечает префект. Когда же урожай был сносным, причиной голода становилась безработица, вызванная кризисом текстильной промышленности, как, например, в департаменте Эн. «Лишения, — пишет префект этого департамента, — были вызваны не отсутствием зерна, а невозможностью установить цену, даже фиксированную, которая была бы по карману простому народу. Многие питались овсяным хлебом; иные дошли до того, что разводили молоком отруби. Но эти печальные примеры — скорее результат страшной нищеты, тотальной безработицы и безденежья, чем неурожая, поскольку мы даже оказывали помощь соседним департаментам». Словом, безработица и неурожай шли рука об руку, усугубляя нищету. Повсеместно вспыхивали беспорядки: множащиеся шайки разъяренных нищих штурмовали мельницы и булочные, грабили повозки и груженные хлебом суда, сжигали фермы. Стены пестрели воззваниями: